Следующее его письмо, без даты, но, судя по содержанию, относящееся уже к военному времени и ко времени моей болезни, было написано из Пирогова, т. е. от Чернышевых. В письме он справляется о моем здоровье, пишет, что читает только военные книги и чувствует себя бесконечно одиноким. И, между прочим, замечает: «Мне кажется, что рождается Россия, та Россия, о которой пророчествовали Тютчев и Достоевский, молились Св. Сергий и Серафим, мыслили Хомяков и Вл. Соловьев, — и все остальное есть ложь и вздор». <…>
Его письмо ко мне в деревню от 12 сентября ярко характеризует его отношение к войне, к Германии и России:
Подумай, как прав Тютчев:
восстали против Руси с ее Христом, и чем прекраснее Россия, вся, от ее Христа до ее нищего, тем омерзительнее Германия, от ее лютеранского бога до ее капрала. Подумай: Россия сейчас вселенски чиста, свята и права. Германия — вселенски грешна и гибельна. Я счастлив, что я дожил до этого. Какое горе, если б я увлекся когда-либо германизацией христианства, совершаемой Штейнером[74]: я бы чувствовал себя убитым, осужденным.
Осенью 1914 года умерла мать Сергея Николаевича, горячо им любимая. Вероятно, он очень тяжело переживал ее смерть, но я мало с ним виделась в это время и как-то совершенно не помню, где и как он жил тогда.
Наступал 1915 год — второй год войны.
1915 год
Все реже виделись мы с Сергеем Николаевичем. Реже становились и письма. Из письма, написанного мне в деревню, где я проводила лето с мужем, явствует, что до июня месяца Сергей Николаевич был где-то в самарских степях. По какому случаю он туда ездил, совершенно не помню. Письмо написано из Михайловского, имения Маргариты Кирилловны Морозовой, куда на лето приезжали многие представители русского культурного общества и где Сергей Николаевич любил отдохнуть. «Здесь тихо, лесисто, — писал он мне, — чудесный парк, за которым река, а далее леса и поля, по которым я так наскучался в самарских степях с медлительными верблюдами и знойными полуднями… Кругом молодежь. Завтра приезжает Николай Метнер[75]». <…> Как часто Сергей Николаевич почерпал утешение и какое-то жизненное утверждение в столь любимой им среднерусской природе!
В 1915 году летом прокатились по Москве немецкие погромы: громили немцев. Кое-кто из наших знакомых пострадал. Были разгромлены, между прочим, Разевиги — общие мои друзья с Сергеем Николаевичем. Не знаю, от кого узнал об этом Сергей Николаевич, может быть, даже из моего письма. Он пишет в ответном мне письме: «Мне очень грустно за Разевигов. Я никогда не ожидал этого. Вот уж подлинно „толпа вошла, толпа вломилась“[76]. И прошлое наше уходит; погибли мои стихи 1905–1909 гг., письма, „Дон-Жуан“[77]… Но не надо грустить. Я давно покорился. Нужно старое возводить к вечному… Я почувствовал, что прошлое ушло, когда умерла моя мама. Но вспомнил милые нам слова: „Но не хочу, о други, умирать, — я жить хочу, чтоб мыслить и страдать“[78]».
Так в Сергее Николаевиче всегда жило два начала: одно — неистребимый, неиссякаемый корень жизни, нашей земной жизни, другое — вечная тоска, стремление вырваться из этой жизни, порыв к какому-то иному бытию… В те годы — 1915, 1916, 1917, — может быть, в связи со смертью матери, этот последний призыв звучал в душе Сергея Николаевича все сильней и сильней. Он сам вполне отдавал себе отчет в этом своем состоянии. «Я был на пороге двух аскетизмов, — писал он мне от Чернышевых в июле 1915 года, — в юности — рационалистического, интеллигентского, теперь стою на пороге полумонашеского… И я знаю, что должен стоять, постояв, переступить этот порог и уйти… А во мне борется что-то, я люблю молодость, красоту, вот это самое тело, но у меня нет и не будет к нему их (т. е. мальчиков Чернышевых. — Т. Б.) молодого, чистого отношения, а раз не будет, то единственным моим отношением должно быть — отвернуться и уйти…» И далее он делает признание: «Со смертью мамы я потерял самую оправдывающую нужность своего существования, и теперь мне не найти ее…»
74
См. о Штейнере Философскую энциклопедию, т. 5.
75
Николай Карлович Метнер.
76
Цитата из стихотворения Ф. И. Тютчева «Чему молилась ты с любовью…».
77
Поэма «Дон-Жуан», кажется, впоследствии была восстановлена Сергеем Николаевичем по черновикам.
78
Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье»).