Бывало, мы не обнаруживали его ни в «студии», ни в семейном доме. Однажды, нигде не найдя его, мы встретили Джарабили. На вопрос, где Магани, он, немного помявшись, ответил:
— Пошел в буш, делает дело.
Слово «дело» он употреблял, когда говорил о религии. Мы не стали приставать с расспросами.
У людей племени бурада практически нет никакой собственности. Они исстари вели кочевой образ жизни, а посему страсть к владению вещами, терзающая многих из нас, обошла их стороной. В «студии» Магани висели котомка и плетеный кисет с кистями. У него было несколько копий и воммара (вумера) — приспособление для метания копья — длинный деревянный брусок, один конец которого был вырезан в форме ручки, а другой заострен. Острый конец вставлялся в прорезь в древке копья. Воммара практически удваивает длину руки, увеличивая рычаг и соответственно силу броска. Завершая опись имущества Магани, упомянем трубку — тонкий деревянный мундштук с маленькой металлической чашечкой для табака; эта модель называется «макассарской трубкой». Аборигены пользуются ею с незапамятных времен, когда индонезийские купцы завезли ее на континент. Трубка всегда была замотана в грязную тряпочку; зачем это делается, мы узнали позже.
У Джарабили была диджериду — полая ветка, проеденная термитами; он прочистил ее и превратил в музыкальный инструмент. Иногда он играл для нас на этой трубе, издавая низкие дрожащие звуки и умудряясь вплетать в мелодию неожиданные крещендо и богатые ритмические вариации. Из диджериду трудно извлечь какую-нибудь ноту, но Джарабили мог тянуть ее несколько минут, раздув щеки и набирая воздух через нос, как опытный профессиональный фаготист.
Наша дружба с Магани и Джарабили крепла день ото дня, и мы наконец испросили разрешение поснимать их. Магани согласился и даже решил начать специально для нас новую картину, чтобы мы смогли запечатлеть каждую стадию творческого процесса. Для работы годилась кора только одной определенной разновидности эвкалипта. Впятером мы отправились на поиски подходящей заготовки. Магани намеревался найти «лакомый кусок» и создать на нем крупное полотно. Одолжив у соседа топор, мы двинулись в буш. По пути попалась большая хижина, сооруженная из длинных полос коры, уложенных поверх ветвей. У Магани жадно заблестели глаза.
— Вот это кора! Как раз то, что надо. Ночью приду и унесу, — заговорщицки подмигнул он.
В буше было полно эвкалиптов с волокнистой корон. Но Магани оказался привередливым. Девять из десяти деревьев он отвергал сразу же. Иногда он делал топором зарубку на стволе, но кора то была слишком тонкой, то плохо отделялась; на некоторых деревьях она была чуть потрескавшейся, на других — покрыта мелкими дырочками. Многие стволы стояли голыми, здесь поработали до нас и уже сняли кору — кто для покрытия хижин, кто для рисования. Я уже начал опасаться, что мы так и не найдем подходящего дерева, поскольку Магани, горевший желанием создать великое произведение, предъявлял к материалу завышенные требования. Но как раз когда меня почти одолели мрачные предчувствия, он отыскал дерево, удовлетворявшее всем стандартам.
Мастер сделал топором примерно в метре от земли круговую зарубку. Приставив к стволу валявшуюся ветку, он забрался по ней на ствол и, уцепившись за него ногами, ловко вырезал еще одно кольцо — в полутора метрах выше. Затем ом провел вертикальный надрез между двумя кольцами и осторожно содрал огромный кусок, оголив белую поверхность, по которой струйками потек сок.
Вернувшись в лагерь, Магани аккуратно соскоблил наружный слой, потом разжег костер и положил кору внутренней стороной на огонь. Огонь был такой, что кора не горела, но сок испарялся, и кора становилась гибкой и податливой. Через несколько минут Магани вытащил ее, разложил на земле и придавил камнями, чтобы, затвердевая, она превращалась в абсолютно ровный лист. Час спустя «холст» был готов.
Для работы Магани пользовался четырьмя красками. Он показал нам, где берет их. В высохшем русле реки он собрал мелкие камешки лимонита (бурого железняка). Проводя ими по камню, художник отбирал только те, что оставляли желтые и красные линии. На берегу, среди мангровых зарослей, он выкопал яму и навлек оттуда белую глину — каолин. Толченый древесный уголь давал черную краску. Эти четыре цвета и составляли основу палитры. Кроме лимонитовых камешков у него была другая охра, дававшая густой, насыщенный красный цвет. Такая охра добывалась не здесь, а где-то южнее, и ее продавали жившие на той территории племена. Она была поэтому особенно ценной. Магани хранил ее в висящей на стене котомке, тщательно завернутой в тонкую, как бумага, кору.