Капитан хмыкнул, прищурил глаза и уставился в одну точку.
— При таком ветре мы должны быть завтра на Комодо, — продолжал я.
— Кто знает, — загадочно ответил он.
Капитан помолчал, шмыгнул носом и пронзительно завопил фальцетом. Мне давали понять, что разговор окончен. Я отошел.
Приближалась четвертая ночь пути. Казалось, судно уже должно быть на подходе к Комодо, и, проснувшись утром, я ожидал услышать весть о близости заветного острова. Увы, никто не спешил с этим сообщением. Я глядел во все глаза, но, кроме линии побережья Флореса на юге, ничего не было видно.
Капитан дремал в долбленом челноке, лежавшем на палубе возле каюты.
— Кэп, — сказал я, — сколько часов до Комодо?
— Не знаю, — мрачно ответил он.
— Вы когда-нибудь бывали на Комодо? — попытался я вытащить из него хотя бы обрывки сведений.
— Белум, — буркнул капитан.
Такого слова я не знал и полез в каюту за словарем.
«Белум — еще нет», — значилось там. В голову закралось жуткое подозрение. Когда я вылез из каюты, капитан уже снова спал в своем челноке.
Я тихонечко потряс его за плечо.
— Капитан, вы знаете, где находится Комодо? — спросил я.
Он устроился поудобнее!
— Нет. Туан знает.
— Туан, — громко и отчетливо сказал я, — этого не знает.
Он резко сел, моментально стряхнув с себя сон:
— Адух!
Возглас сожаления не добавил мне оптимизма. Я вернулся в каюту, порылся в сумке, вытащил карты и позвал Чарльза, бродившего по судну в поисках живописных ракурсов. У нас имелись две карты. Одну — крупномасштабную схематичную карту Индонезии — я выклянчил у клерка пароходной компании. Комодо на ней выглядел крохотной пуговкой, диаметром около трех миллиметров. Вторую — большую подробную карту острова Комодо — я срисовал из одной научной монографии; сам Комодо и прилегающие к нему островки фигурировали там во всех подробностях, но, кроме них, не было никаких других обозначений. Только в углу выглядывал краешек Флореса.
Мы показали капитану карту Индонезии:
— Где мы находимся, по-вашему?
— Не знаю.
— Может, он вообще не разбирается в картах? — тихо предположил Чарльз.
Я стал обводить пальцем все острова, тщательно произнося их названия.
— Понятно? — осторожно спрашивал я каждый раз.
Капитан согласно кивал. Потом он ткнул пальцем в Калимантан и уверенно произнес:
— Комодо.
— Нет, — грустно заметил я. — К сожалению, нет.
Ветер начал ослабевать. Мы с Чарльзом сочли за благо самим следить за курсом. Днем можно было ориентироваться по солнцу, а ночью мы рассчитывали, что путеводной звездой нам будет служить Южный Крест. Прау свернула чуть ближе к берегу. В прошлый раз, когда мы шли вдоль острова, ландшафт был гористый, изрезан ущельями, лесистые склоны спускались прямо к прибрежной полосе, усеянной кокосовыми пальмами. Теперь характер местности изменился. Вместо гор виднелись округлые холмы, покрытые жухлой, бурой травой, лишь кое-где торчали редкие пальмы, издали напоминавшие гигантские шляпные булавки. Тот ли это остров или уже новый? Посовещавшись, мы решили считать его Флоресом, если только ночью мы не проскочили Комодо и не оказались у Сумбавы. Это представлялось маловероятным, хотя в глубине души нас мучили сомнения.
После полудня перед нами вырос какой-то непонятный архипелаг. К северу по правому борту острова лежали вразброс; ближайший представлял собой крохотный клочок суши в окружении коралловых рифов, а самый дальний выглядел прыщиком на горизонте. К югу островки теснились более кучно. Гладкие утесы и зазубренные конусы громоздились друг за другом, теряясь в дымке. Невозможно было понять, где кончается один остров и начинается другой, что представляют собой участки моря — узкий извилистый пролив между островами или глубокую бухту. Однако необходимость заставляла точно определить, где пролив, отделяющий Флорес от архипелага, а где вход в широкую бухту, являющуюся единственной безопасной стоянкой у Комодо.
Оказалось, что времени на размышления у пас предостаточно: при подходе к путаному лабиринту ветер стих, и прау остановилась как вкопанная.
Здесь было мелко. На дне толстым слоем лежали кораллы, которым рябь придавала причудливые очертания. Надев маски и взяв в рот дыхательные трубки, мы с Чарльзом нырнули в море. Нам доводилось плавать под водой и раньше, поэтому погружение в иной мир — совершенно иной по своему масштабу, цвету, звуку и плавности движений — было для нас не новым. И все же зрелище рифа ошеломляло. Мы висели в прозрачной воде, не ощущая собственного тела. Под нами росли розовые, голубые и белые кораллы самой невообразимой формы — от бугорков и остроконечных пиков до расходящихся лучей; одни высились частоколом, словно окаменелые джунгли, другие походили на огромные булыжники с глубокими бороздами, напоминающими мозговые извилины. Среди зарослей и глыб выделялись отдельные колонии, похожие на белые тарелки, расставленные на обеденном столе.