«Гомон площади Петровской…»
О. В. Волкову
Гомон площади Петровской,Знаменка, Коровий вал —драгоценные обноски…Кто их с детства не знавал?
Кто Пречистенки не холил,Божедомки не любил,по Варварке слез не пролил,Якиманку позабыл?
Сколько лет без меры длилсяэтот славный карнавал!На Покровке я молился,на Мясницкой горевал.
А Тверская, а Тверская,сея праздник и тоску,от себя не отпуская,провожала сквозь Москву.
Не выходят из сознанья(хоть иные времена)эти древние названья,словно дедов имена.
И живет в душе, не тая,пусть нелепа, да своя,эта звонкая, святая,поредевшая семья.
И в мечте о невозможномсловно вижу наяву,что и сам я не в Безбожном,а в Божественном живу.
О Володе Высоцком
Марине Владимировне Поляковой
О Володе Высоцком я песню придумать решил:вот еще одному не вернуться домой из похода.Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потомотправляться и нам по следам по его по горячим.Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…Белый аист московский на белое небо взлетел,черный аист московский на черную землю спустился.
Еще один романс
В моей душе запечатлен портрет одной прекраснойдамы.Ее глаза в иные дни обращены.Там хорошо, и лишних нет, и страх не властеннад годами,и все давно уже друг другом прощены.
Еще покуда в честь нее высокий хор поет хвалебнои музыканты все в парадных пиджаках.Но с каждой нотой, Боже мой, иная музыкацелебна…И дирижер ломает палочку в руках.
Не оскорблю своей судьбы слезой поспешнойи напрасной,но вот о чем я сокрушаюсь иногда:ведь что мы сами, господа, в сравненье с дамойтой прекрасной,и наша жизнь, и наши дамы, господа?
Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде,благосклонна,и к ней за это благосклонны небеса.
Она, конечно, пишет мне, но… постарелипочтальоны,и все давно переменились адреса.
«Летняя бабочка вдруг закружилась над лампой полночной…»
Летняя бабочка вдруг закружилась над лампойполночной:каждому хочется ввысь вознестись над фортунойнепрочной.Летняя бабочка вдруг пожелала ожить в декабре,не разглагольствуя, не помышляя о Зле и Добре.
Может быть, это не бабочка вовсе, а ангел небесныйкружит и кружит по комнате тесной с надеждойчудесной:разве случайно его пребывание в нашей глуши,если мне видятся в нем очертания вашей души?
Этой порою в Салослове – стужа, и снег, и метели.Я к вам в письме пошутил, что, быть может, мы зряне взлетели:нам, одуревшим от всяких утрат и от всякихторжеств,самое время использовать опыт крылатых существ.
Нас, тонконогих, и нас, длинношеих, нелепых,очкастых,терпят еще и возносят еще при свиданьяхнечастых.Не потому ли, что нам удалось заработать горбомточные знания о расстоянье меж Злом и Добром?
И оттого нам теперь ни к чему вычисления эти.Будем надеяться снова увидеться в будущем лете:будто лишь там наша жизнь так загадочноне убывает…Впрочем, вот ангел над лампой летает…Чего не бывает?
«Не успел на жизнь обидеться…»
Ю. Даниэлю
Не успел на жизнь обидеться —вся и кончилась почти.Стало реже детство видеться,так, какие-то клочки.
И уже не спросишь, не с кого.Видно, каждому – свое.Были песни пионерские,было всякое вранье.
И по щучьему велению,по лесам и по морямшло народонаселениек магаданским лагерям.
И с фанерным чемоданчикоммама ехала мояудивленным неудачникомв те богатые края.
Забываются минувшиезолотые времена;как монетки утонувшие,не всплывут они со дна.
Память пылью позасыпало?Постарел ли?Не пойму:вправду ль нам такое выпало?Для чего? И почему?