Тальник на берегах стал еще гуще и выше.
За тальником в Глазыринских топях стоят белоснежные жилые домики, по болоту ползают громоздкие, неповоротливые машины. Это городской торфяник.
— Можно «НЗ» распечатать? — кричит Марфушка, по колено забравшись в речку, Дунаеву и Елкину, которые остались на мосту.
— Не дают покоя шоколадки? — смеется Елкин, не сводя глаз с Моховой.
— Ну, конечно! Добро пропадает. Можно?
— Можно. Мы почти дома.
Нет уже на горе пешеходной тропы, по которой когда-то поднимался красногвардейский отряд, преследуя банду Курбатова. На этом месте пролегла широкая, как улица, просека. Непроходимая лесная чащоба темнеет по сторонам. В центре просеки на стальных крестообразных опорах тяжело провисли провода высоковольтной магистрали.
Она не одинока, эта магистраль. С Моховой отлично видны такие же прямые просеки. Они рассекают темные массивы хвойных лесов и гор, карабкаются на каменные кручи, пролегают в низинах и болотах. Кажется, что на горы накинута светло-зеленая сетка с крупными многокилометровыми ячеями.
Вечернюю тишину нарушает далекий густой рев — словно в огромный рог трубят. У подножия Бирюзового хребта движется синий, серебряными полосами окантованный, могучий электровоз. Нарастает и звучным эхом отзывается в горах тяжелый грохот — перестук сотен колес. Грохот не успевает затихнуть, а из-за Бирюзового хребта вновь несется гул: поезда идут почти непрерывно, рокоча в каменных коридорах ущелий. Зажигаются и гаснут красные и зеленые огни автоблокировки. Порой гул сменяется звонким, мелодичным напевом: сигналит пассажирский электропоезд.
В гуще лесов — каменные дома. Заводские поселки раскинулись вдоль Мисяжской долины. Сколько новых заводов появилось здесь за эти годы! Гордость города — станкостроительный завод; завод электрооборудования; копры Малининского рудника; тальковая фабрика, всегда затянутая легкой пеленой белой пыли; корпуса исследовательского института. Все новое, все принизано друг к другу, как бусины громадного ожерелья...
Путешественники спустились по склону горы. Дмитрию Гавриловичу хотелось найти ту грядку валунов, за которой он отстреливался тогда, в 1918 году, и где был ранен. Интересно посмотреть на место, где когда-то пролил свою кровь. Но тщетная попытка! Каменной грядки не было и в помине...
Чрево горы обнажено, половина склона точно ножом вырезана. На дне громадной выемки устроена широкая железнодорожная насыпь. Блестящие рельсовые полоски уходят на юг — в глубины степей Казахстана, и на север — там за Глазыринской топью стоит новый станционный поселок Мисяж-2.
Дмитрий Гаврилович только головой покачал:
— Все переменилось. Как все переменилось!
Да, перемены всюду. За три дня они прошли немалый путь, побывали во многих местах, где происходили знаменательные события 1918 года. И всюду убеждались, что облик вчерашнего дня уже стерт или стирается, всюду видели новое, построенное или еще строящееся.
К лесу, где златогорские красногвардейцы пытались разоружить эшелон чехословацких военнопленных, Елкин и Дунаев вообще не смогли подойти. В полукилометре от этого места стояли постовые с красными флажками и никого не подпускали: там закладывался новый железнодорожный разъезд, проводились взрывные работы. Пока разговаривали с постовыми, над лесом взметнулся столб земли и камня. Столб поднялся высоко в голубое небо и через мгновение медленно, словно нехотя, стал опускаться обратно на землю.
Не смогли отыскать и маленькую телеграфную комнату, в которой когда-то Митя Елкин перехватил телеграмму. Куда там! От старого вокзала остался только нижний этаж. Здание надстроили, расширили. На краях асфальтированного перрона стояли высокие стальные мачты с гирляндами прожекторов — это вместо деревянных столбов с керосиновыми фонарями. Море света, хоть иголки ищи...
С трудом нашли бывшую станционную школу.
Маленькое, как бы вросшее в землю здание школы совсем затерялось среди многоэтажных жилых корпусов. А ведь тогда, в те далекие времена, оно казалось большим, просторным.
На разъезд Бурчуг их привезла не тщедушная «овечка» — привез сияющий лаком и никелем электровоз... И Бурчуг был не тот — тихий разъезд превратился в шумную станцию. Проселочная дорога на Мисяж делала большую петлю, огибая глубокий, как пропасть, карьер. Паровозы, такие маленькие в глубине пропасти, тянули по дну карьера нескладные думпкары. Экскаваторы махали своими короткими лопатами, с грохотом наваливая в вагоны глыбы известняка. Флюсы отсюда отправлялись на все металлургические заводы Южного Урала. На взгорке белели большой массив жилых домов и длинное здание дробильно-сортировочной фабрики.