– Жаль, но я должна оставить тебя.
– Ах, ма, чего это вдруг?
– У нас сегодня собрание.
– А… – протянул я и беспокойно заерзал в постели. Через несколько минут я останусь один и засяду за работу. Я ощущал нестерпимый зуд, мне хотелось поскорее начать статью.
– У «седых пантер», – небрежно прибавила она.
Я так и подпрыгнул на кровати. У меня мгновенно пропала всякая охота оставаться одному.
– С… сядь же, ма, побудь еще немного, поговорим…
Она улыбнулась.
– Я очень хорошо тебя понимаю. Конечно, тебе хочется, чтобы я подольше побыла с тобой. Тем более сейчас. Раньше, помню, ты всегда забирался ко мне в кровать, когда был болен…
– Ма, ты идешь к «седым пантерам»?
– Да. Ты не знал, что я с ними работаю? Можешь когда-нибудь посмотреть. Мы так редко видимся и так мало говорим, что даже самых простых вещей не знаем друг о друге.
– Катя как раз занялась этой историей. Она держала в руках листовку «седых пантер». Это было у ворот дома престарелых. Там кто-то привязал себя к решетке ограды. Ты что-нибудь знаешь об этом?
– Конечно, знаю. Санитары тогда учинили грубую расправу. Мы, собственно, на это и рассчитывали. Пригласили репортеров. Из местной газеты. Для них именно мы это все и разыграли. Надеялись, что в газете появится публикация, которая привлечет внимание общественности. Но они не пришли. А может быть, позже явились, когда уже все кончилось. Наших тогда быстро разогнали.
– А почему вы никого из «Лупы» не пригласили?
– А, – махнула она рукой, скривив губы. – Что такое ваша «Лупа»? Это несерьезно. Мы пригласили людей из дневной газеты, из настоящей.
Я прямо вскипел от негодования, но сдержал тебя.
– Ну а в чем все-таки смысл этой акции?
– В доме престарелых ужас что творится. Впрочем, не только в этом, в большинстве домов социального обеспечения. Вообще социальное обеспечение – это гадкая торговая лавка. Пациентов обирают. Понимаешь? Обогащаются на старых людях. А скольких стариков насильно отправляют в дома престарелых! Потому что они становятся в тягость их детям и близким. Их объявляют недееспособными и отдают под опеку, а точнее – на произвол социального обеспечения.
– Ма, а расскажи, чем ты занимаешься у «седых пантер». Мне страшно интересно. Что делаешь именно ты? Это серьезно для тебя?
– Очень даже серьезно. И я много времени отдаю этой работе. Но ведь у меня и свободного времени много. Это так интересно. И знаешь, дел у нас полно самых разных. Да. Мы ведь не только демонстрации устраиваем. Прежде всего мы регулярно посещаем стариков.
– Да ну!
– Я, например, ухаживаю за Эльфридой. Она лежит лет десять, если не больше, и никто из близких уже давно ее не навещает. Персонал в таких случаях, можно сказать, плюет на стариков. И ухода за ними практически никакого нет. Эльфриде, к примеру, часто надо на горшок. Раз пять-шесть в день. Так они, чтобы не отягощать себя, использовали постоянный катетер. Это упрощает дело. Не нужно каждый раз подбегать к ней. Волосы тоже ей не каждый день расчесывали, и зубного протеза не было у нее. Хорошо, еще печенье могла кое-как жевать. Это была у нее единственная радость в жизни. А теперь у Эльфриды есть человек, который за ней ухаживает, и карманные деньги, – выдаваемые ей ежемесячно, на нее тратит. А то они решили не давать ей больше печенье, от него, дескать, у нее вся постель в крошках. Я прихожу к ней два раза в неделю, пусть они знают, что им не все можно делать, что они захотят. И печенье, конечно, ей приношу, и всегда стараюсь получше найти. Да еще пожаловалась начальству дома престарелых на то, что ее ежедневно после 18 часов колют, вводят лекарства, парализующие движения. Иммобилизация, так это называется.
Все это выглядело довольно серьезно и, кажется, не было рассчитано на дешевый эффект.
– Так вы, значит, своего рода…
– Мы – Союз спасения престарелых, – перебила она меня.
Весь день я только и думал о том, как бы мне поскорее от нее избавиться, чтобы приняться наконец за свою статью, и не подозревал, что рядом со мной человек, который может рассказать столько вещей, непосредственно касающихся истории, занимающей Катю.
– Значит, ты носишь печенье Эльфриде?
– Не говори так пренебрежительно. Дело не в этих мелочах, хотя печенье и все такое тоже не мелочи, а в человеческих судьбах, и трагических. Только представь себе: прикованный к постели человек, который стал в тягость своим близким. Никто с ним не хочет возиться, а сам он не может себя защитить. Он не знает, зачем ему дают таблетки. Он живет в постоянном страхе: вдруг у сестры не хватит времени его накормить, а еда тем временем остынет, вдруг возьмут и перестанут давать ему печенье. Он полностью зависит от других людей. Он даже не может распорядиться своими 90 марками карманных денег.
– И вы заботитесь о таких людях?
– Да! Но это далеко не все, что мы делаем. У нас много групп. Туристские группы. Группа любителей кино и музыки. Группа борьбы с беспомощностью и отчаянием. И группа посещения, естественно. Вот я состою в этой группе. Мы тоже можем поднять шум – не только молодые. Старики теперь не дают себя больше в обиду. Знаешь, что я им рассказала об Эльфриде… Да, мой мальчик, я могу рассердиться, да еще как.
– Но, ма, не преступники же там в конце концов. Обслуживающий персонал, наверное, в самом деле перегружен, в людях нехватка везде и всюду – не только в домах престарелых, и потом может же быть такое, что…
– Ну сын мой! Ты только подумай: если у них не хватает людей, чтобы выполнять самые элементарные обязанности по уходу за стариками, тогда зачем с них брать полную плату? Они экономят на людях, а берут 2200 марок в месяц! Если вы не обеспечиваете старикам полный уход, тогда отдавайте им половину денег обратно. Те могли бы позволить себе частную помощь – приходящих нянек, сиделок. Даром-то теперь нигде и ничего не делается. Вот мы и боремся против этой благотворительной мафии.
Да, она так и сказала: благотворительной мафии. Моя мать.
9
В то время как я лежал в постели и слушал, что мне рассказывала мать о «седых пантерах», Катя пыталась разыскать авторов листовки.
Голова у нее шла кругом. Вообще она редко теряла ориентацию. Но тут ей надо было хотя бы за что-то зацепиться. Призвать на помощь полицейских она не могла. Те просто высмеяли бы ее. И потом у нее вообще были натянутые отношения с полицией. Ведь в Катиных статьях та нередко представала не иначе как в глупом виде.
Главное же было в том, что полиция просто могла находиться в неведении относительно того, что Катя искала. Разумеется, она не была столь наивной, чтобы всерьез думать, что там, за степами дома престарелых, совершаются кровавые преступления. Скорее всего там царил будничный методичный террор. Ведь в листовке говорилось: «Объявление лица недееспособным», «Террор медикаментами».
Катя собрала какие только могла сведения об этом доме престарелых. Он назывался: Дом престарелых святого Михаэля и принадлежал к числу учреждений социального обеспечения осененных именем святого Михаэля и основанных неким Отто фон Менгендорфом, который заведовал ими и поныне. Содержались они главным образом на ассигнования местного благотворительного общества, церкви и на пожертвования граждан, необлагаемые, как известно, налогом.
В двенадцати домах престарелых Менгендорфа содержалось более чем две тысячи человек.
Это был тот самый Отто фон Менгендорф, которого наградили орденом за заслуги в деле всеобщего блага. Вот кого бы Катя тряхнула хорошенько! Может, это и несправедливо с ее стороны. Но были такие типы, которые с первого взгляда внушали ей отвращение. Если она писала о таких в статьях, она не стеснялась в выражениях. И если только могла подцепить такого на чем-нибудь, то уж спуску не давала. И с каким азартом, каким воодушевлением делала это! Она не была объективной. Нет! Она и не стремилась к этому. Она всегда хотела иметь свою точку зрения, свою позицию, быть принципиальной, стоять на стороне справедливости, бороться за дело. Так возникали ее лучшие очерки. Ей не доставило бы большого удовольствия разнести в пух и прах какого-то там утомившегося и перегруженного работой санитара, а вот кому она всадила бы, так это типу вроде того орденоносца и благодетеля Отто фон Менгендорфа.