Родион Вереск
Под ватным одеялом
Повесть
1
В палату вошла медсестра и принялась выполнять привычный набор действий, с которого здесь начинается каждое утро: поскребла пилкой стеклянную колбу, разломила ее пополам, набрала жидкость в шприц, надавила пальцем, чтобы выпустить воздух, и несколько капель упали с иголки на потертый линолеум. Потом приподняла одеяло и сказала:
— Валентина Алексеевна, укольчик…
Ты вздохнула и повернулась на бок. Под тобой заскрипели пружины кровати. Она выглядела так, будто еще застала твою молодость. Ну, и мою тоже. Тогда, много лет назад, на таких же кроватях лежали старики, сменяя друг друга, и им каждое утро вкалывали дозу укрепляющих витаминов. Или обезболивающего. Или снотворного…
Я почти не спал этой ночью. В палате жарко, несмотря на то, что за окном 15 градусов мороза и яркое февральское солнце еще не греет. Его хватает только на то, чтобы подтачивать сосульки, облепившие водосточную трубу. Я ворочался и слушал, как в коридоре кто-то ходит. Кажется, слышались какие-то крики — не то в соседней палате, не то на улице. А может, мне это все-таки приснилось во время короткого провала в сон? Мне вообще в последнее время снится много всякой дряни. Я даже рассказывать не буду — зачем загружать наши и без того больные головы? Твои соседки храпели — звучно, протяжно, дополняя друг друга, как трубачи в оркестре. И ты тоже храпела, но как-то прерывисто, будто тебе тоже мерещилась какая-то дрянь, от которой ты отмахивалась во сне.
— Сегодня еще полежите под капельницей. Завтра, если врач разрешит, мы ее снимем.
Медсестра накрыла тебя одеялом и вышла из палаты, стуча каблуками по коридору. Она была похожа на робота, которого кто-то для смеха нарядил в белый халат. Движения, за много лет отработанные до автоматизма; белые пухловатые ноги, лицо без возраста; глаза, обрамленные черной оправой очков и увеличенные искривленными линзами. И голос — тоже без возраста, с одинаковыми интонациями, не выражающими ни малейшей эмоции. Ну и правильно, с другой стороны. Что тут еще выражать, когда у тебя каждый день начинается с набора игл и ампул, припасенных для утреннего обхода доживающих век бабушек. Но есть у нее, наверное, какая-то другая жизнь, вынесенная за бетонные стены больницы: холодный поручень метро, хлопающие двери вагона, скрипучий лифт, электрический чайник на кухне. Наверное, у нее есть взрослеющие дети, от них она слышит слово “мама”, произнесенное на тот или иной манер…
Скоро придет человек, которого ты называешь своим сыном. Он снимет свитер и повесит его на спинку твоей кровати, и палата сразу начнет наполняться запахом нестираного белья и алкоголя. Тогда мне лучше уйти. Я выйду в коридор и сяду на кушетку в фойе, где освещает потертый пол экран телевизора и наши бодреющие ровесницы в ожидании скорой выписки обсуждают последние события в любимых мыльных операх. Ну, и я их послушаю, пока в палате для меня снова не освободится место. Человек, которого ты называешь сыном, будет рассказывать тебе про то, что дома у него закончились продукты и он вчера купил на рынке пять килограммов картошки. И когда жарил ее, сжег сковородку и из-за этого разругался с женой. А потом, уходя, снова попросит у тебя денег и скажет:
“Ладно, мам, я зайду завтра…”
2
Хотя ты ему никакая не мама. Об этом ты рассказала мне сразу, в день нашего знакомства. Помню, как мы дошли с тобой до твоего подъезда. Я держал в руках пакет с мясом, пока ты искала в сумке ключи.
“Будешь котлеты делать?” — спросил я.
“Буду, — ответила ты, не глядя на меня. — Завтра сын придет”.
“Так у тебя сын есть?”
“Есть, но можно считать, что и нет…”
“Понятно”.
“Да ничего тебе не понятно… Я его из детдома взяла. Вернее, мы с мужем. Воспитывали, воспитывали… в общем, что тут говорить”, — махнула ты рукой.
С тех пор я стал замечать, что ты часто не доводишь мысль до конца, словно пытаешься удержать ее взаперти, когда она рвется наружу. Мы стояли перед глухой железной дверью, и ты все никак не могла найти ключи — хмурила брови, чмокала языком. В тот момент я представил тебя старшеклассницей, которая собирается на танцы и не знает, какую лучше сделать прическу. Ты была немного капризной и сторонилась мальчиков. Это про тебя песня “Стоят девчонки, стоят в сторонке…”, которую пела Великанова. “Потому что на 10 девчонок по статистике 9 ребят”.
“Господи, куда же я их положила? Ведь сверху же лежали!”
В пыльных окнах твоего дома горел свет. Кто-то из соседей, наверное, уже заметил меня и готовился обсуждать новую сплетню. Собирался дождь. Было слышно, как за парком проходил поезд. Станция ведь у нас недалеко. Ты наконец нашла ключи и сказала: