Под водой ни в чем нельзя быть уверенным, пока не потрогаешь. Берега и корни деревьев были не прочнее тростника, они колыхались вместе, точно при слабом сквозняке. Питер разглядел нечто напоминавшее ребра огромного ухмыляющегося скелета, позабытого на дне реки. Они образовали узкий, черный туннель с дугообразным входом, который напоминал ему церковный портал.
Питер стрелой поднялся на поверхность, глотнул воздуха, заморгал от неистового блеска солнца. Он оставался на месте, удерживаясь на воде в вертикальном положении; его мокрая голова блестела, точно стекло. Это было нужно еще и для того, чтоб не отплыть в сторону, потому что он находился как раз там, где следовало быть для его коронного номера. Как всегда, его одолевали сомнения, сердце сильно забилось. Известное волнение — дань событию — допускалось, как шепот в церкви. Любые же другие, не столь сильные чувства были принадлежностью девчоночьего «я», которое он охотно вырвал бы из себя и утопил.
Этот номер был отчасти удовольствием, отчасти испытанием выносливости. Питеру казалось, что пока он этого не выполнит, у него не больше права на реку, чем у любого из мириадов толкущихся над ней комаров. После же, по закону принадлежности покоренного покорителю, он считал свое право закрепленным превыше всяческих документов и договоров.
Подводные ребра были корнями деревьев, которые оголились под действием размывающей дно реки, образовав арки. Корни были большие, толще руки Питера в запястье; набралось достаточно таких, которые, изгибаясь, образовывали короткий, мучительный для прохождения туннель. Питер уже раньше обследовал его и обнаружил, что у него как раз хватает дыхания, чтоб протиснуться сквозь туннель. Проделка была отчаянная — этим-то она так и притягивала. Питер знал, что если он когда-нибудь застрянет в этом ребристом туннеле, он потонет, как несчастный кот в мешке.
Но опасность была спасительной. Без нее Питер не мог бы установить над рекой своей власти — да она ему была б и не нужна. Он твердо считал, что если, купаясь здесь, он когда-нибудь не проплывет через подводный туннель, река отвергнет его и чувство обладания и родства будет утрачено.
Питер посмотрел на свои руки, по-собачьи загребая воду, чтоб удержаться на поверхности. Если приходить сюда часто, может, у него между пальцев вырастут перепонки и охладится кровь. Тогда он сможет преспокойно жить здесь и обследовать реку от начала до конца. Он мог бы спуститься к морю, а когда ему надоест плыть, он может соорудить лодку с каютой и парой пушек на корме. Лодка всегда пригодится: если он будет проводить все время в воде, кожа, наверно, позеленеет и покроется пупырышками, как у лягушки. Эта мысль тревожила его, но не из самолюбия, а из боязни, что это станет заметно.
Мимо него пронеслась птица и исчезла в тени. На мгновение бурую невзрачную реку озарило тропическое видение — блеск кобальта, бронзы, алого цвета. Немыслимо — зимородок.
Вид этого неудержимого движения вдохновил Питера. Он яростно нырнул. Навстречу ему метнулся туннель, темный вход вытеснил образ зимородка. Потом его голова и плечи прошли под первым корнем. Извиваясь, упираясь, царапая голени и локти, сдавленный зеленым, ребристым коридором в клубах ила, он все же находил немало удовольствия в этой пытке. Он проверял себя, и чем отчаянней борьба, тем великолепней и безупречней проверка. Тут все шрамы были почетны; его легкие сдерживали не только напор воды, но силу могучего и злобного врага.
Туннель кончался крученой петлей, за которой смутно темнел куст водорослей. Сначала Питер просунул голову, одну руку и плечо. Рука соскользнула, потом ухватилась за водоросли. Часть их оторвалась, ил пошел пузырями, но главный куст держался прочно, и, уцепившись за него, Питер выбрался наружу. Потом он стал подниматься, и смутный карликовый мир оторвался от его ног.
Когда солнце обрушилось на его голову и плечи, было похоже, словно он вышел из темноты на свет. Шумно отдуваясь, он поплыл к берегу, небрежно расталкивая воду, как сбрасывает человек спутавшиеся простыни.
Несколько минут он пролежал, раскинувшись на берегу, пока его кожа не покрылась испариной, а местами и просохла. Тогда он сел, оглянулся на все еще пышущие жаром белесоватые поля, потом снова повернулся к реке. На дальнем берегу цвел дикий дудник, зеленые спицы зонтика вывернуты наружу и увенчаны легкомысленной белой пеной. Он не отражался в воде — как раз на этом месте было слишком много ярких солнечных бликов, но Питер подумал, что он выглядит прохладным и съедобным. Теперь он пожалел, что не прихватил с собой ничего поесть, и начал дразнить себя, представляя в воображении мороженое — его хватало, чтобы наполнить приличную по размеру вазочку, — в середину воткнута ложечка, чуть осевшая набок, так как мороженое дошло до того роскошного состояния, когда оно становится жидким, которое он любил больше всего.