– О, эти отношения очень просты. Покойный Егор Павлович воспитал и поднял меня на ноги.
– Но… – Марья Егоровна заикнулась, – мой несчастный отец…
– Вы говорите о предполагавшемся вашем замужестве? – быстро подхватил Кудринский.
– Да…
– Не будем пока думать об этом проекте Егора Павловича… Не говоря уже о том, что этот проект странен сам по себе, мне кажется, совсем не время теперь даже вспоминать о нем.
Как была благодарна Марья Егоровна своему спутнику за эти совсем неожиданные слова!
„Какой он добрый! – подумала она. – Сколько такта, сколько предупредительности!“
Несмотря на свою молодость, Марья Егоровна прекрасно понимала, что она – более чем завидная невеста. Кудринского же со слов отца она привыкла считать бедняком, для которого женитьба на дочери богача являлась буквально пролившимся с неба золотым дождем. Теперь, когда сам Кудринский объявил, что вопрос об их браке остается открытым, быстро исчезло всякое предубеждение против него, и молодая девушка почувствовала себя совершенно свободной, на сердце у ней стало легко, и даже тоска по отцу как будто утихла.
Она только что собралась ответить Алексею Николаевичу, как экипаж остановился у подъезда гостиницы, где Воробьева нашла себе приют в эти тревожные дни.
Кудринский первым выскочил из экипажа и помог выйти своей спутнице.
– Когда вы позволите навестить вас? – спросил он, задерживаясь у дверей.
– Когда только вам будет угодно, – ответила Марья Егоровна, – для вас я всегда дома…
Едва за Воробьевой затворились двери, как из небольшого магазинчика на противоположной стороне улицы вышел маленький, толстенький, с гладко выбритым подбородком, пожилой, очень прилично одетый господин.
Он минуту или две постоял на тротуаре, как будто размышляя о чем-то, потом взглянул в ту сторону, куда пошел Кудринский, вдруг быстро вскочил на извозчика и крикнул:
– Поезжай скорее, вон туда, прямо!
Жестом руки он показал направление, по которому, расставшись с Воробьевой, пошел Алексей Николаевич.
Глава 6
Марья Егоровна, войдя в свой роскошный номер, не сняв верхнего платья, села в кресло у стола и погрузилась в глубокую задумчивость.
Теперь она напрасно бы стала искать в себе ненависти к Кудринскому… Нет, Марья Егоровна с откровенностью непосредственной натуры сознавалась самой себе, что в отношении Алексея Николаевича действительность совсем была иною, чем представлялась до встречи с ним.
„Но отчего он так не похож на свой портрет?“ – являлась у Марьи Егоровны, и не в первый раз, неотступная мысль.
Ответа на этот вопрос она не могла себе дать. Спросить у Кудринского было совсем неловко.
„Уж не готовил ли мне отец сюрприз? – вдруг спохватилась она. – И не показывал ли он мне портрет не Кудринского, а кого-либо другого? Бедный папа был способен на такие шутки“.
Это внезапно мелькнувшее соображение до некоторой степени удовлетворило ее любопытство. Вместе с этим такие думы отвлекли Марью Егоровну от мысли, что она стала сиротою, что нет более в живых ее отца.
Стук в дверь заставил Воробьеву встрепенуться.
– Войдите! – сказала она и тут только заметила, что сидит в кресле одетой.
Вошла горничная.
– Вас, барышня, спрашивают! – сказала она, с удивлением взглядывая на Марью Егоровну.
– Кто?
– Не могу знать… Господин какой-то…
– Я ни с кем не знакома здесь… Вы спросите, кто такой, но прежде помогите мне раздеться.
Горничная приняла пальто и шляпу и вышла, оставив дверь не притворенною.
– Говорят, по важному делу, – объявила вернувшаяся горничная, – очень просят принять…
Марья Егоровна в недоумении пожала плечами.
– Просите тогда! – нерешительно произнесла она.
Нежданный и незваный гость, очевидно, стоял у самой двери, ибо не успела еще Марья Егоровна договорить своей фразы, как дверь распахнулась, и на пороге появился тот самый маленький, толстенький, бритый человечек, который наблюдал за Воробьевой и Кудринским, когда они вернулись с кладбища.
– Прошу прощения, сударыня, – заговорил он, склоняясь и прижимая правую руку к сердцу, – тысячу раз прошу…
Марья Егоровна с любопытством смотрела на своего нежданного гостя.
„Кажется, я уже видела его в церкви и на кладбище“, – вспомнила она.
– Кобылкин я, Мефодий, – говорил гость, продолжая кланяться. – Мефодий Кириллович Кобылкин.
Это имя решительно ничего не сказало Воробьевой, но горничная, остававшаяся еще в комнате ее, так и вздрогнула, и даже подалась назад, когда услыхала это имя.
Воробьева не заметила ни этого движения, ни удивления, явно отразившегося на лице девушки.