Теперь Мефодий Кириллович рассмеялся, но в его смехе звучала все-таки скрытая досада. Его окликнули.
Мефодий Кириллович оглянулся. На извозчике догонял его Пискарь, которого он посылал в Финляндию, чтобы узнать, зачем понадобилась там справка о Кудринском. Кобылкин узнал его и остановил свою лошадь.
– Ну, отпускай извозца, садись ко мне, – крикнул он Пискарю после обычных приветствий.
Тот кинул извозчику мелочь и вскочил в шарабан.
– Что, как съездил? В чем дело? – сыпал вопросами Кобылкин.
– Сущие пустяки, Мефодий Кириллович!
– Пусть так, а дело-то в чем?
– Изволите ли видеть, Иматра, водопад, выбросил труп, избитый и обезображенный так, что кто это был при жизни – невозможно узнать.
– Так, того, Кудринский-то при чем?
– А Кудринский ведь перед этим приехал в Иматру.
– Так его подозревают? – воскликнул Кобылкин, и в голосе его послышалась радость.
– Да нет, Мефодий Кириллович, не то, совсем не то!
– Что же? Говори скорее! Мямлишь, мямлишь!…
– Сами же вы меня перебиваете… Кудринский приехал и уехал через несколько часов, не дожидаясь поезда, на лошадях сперва на Малую Иматру, а затем к верховью реки. Финляндцам показалось, уж и не знаю с чего, – не он ли был выброшен Иматрой?
– Фу, бессмыслица! Да ведь он уехал, его, стало быть, видели?
– Видели, отвозили, а тем не менее в Выборге все-таки нашли нужным справиться, жив ли он?
– И только?
– Больше ничего… Пустая формальность…
Кобылкин задумался.
– А все-таки это мне на руку, – как бы сам с собою проговорил он, – у меня есть повод поговорить с ним.
Мысль так и заработала, но Кобылкин, продолжая думать о Кудринском, торопливо рассказал Пискарю о происшествиях этих дней.
Он стал серьезен и сообщил Пискарю, что направляется теперь к дочери несчастных Кондратьевых.
– Ничего я, вернее всего, не узнаю, – говорил он, – а посмотрю на девицу, какая она из себя.
Они были уже в городе и выехали даже за это время на Пески.
Свернув в одну из малооживленных улиц, Кобылкин остановил шарабан у ворот большого дома и, сойдя на панель, властно дернул звонок у ворот.
Вышел дворник.
– Послушай, Анну Кондратьеву из семнадцатого номера вызови! – приказал ему Кобылкин.
– А вам зачем? – полюбопытствовал тот.
– Говорят, так зови! – рассердился Мефодий Кириллович.
– А как ее звать, коли ее нет! Фью, пропали, уехали!
Это сообщение было так неожиданно, что даже привыкший к неожиданностям Кобылкин оторопел.
– Как уехала, куда? – несколько растерянно спрашивал он.
– Кто же ее знает? Народ ноне вольный!
Кобылкин тут до крови прикусил губу.
– Одна уехала? – спросил он.
– Пришел тут ночью не то господин, не то кто его знает… двугривенный мне дал… Ну, мне что же? пропустил… Много ведь их к Анютке ходило… А потом, гляжу, под утро Анютка с ним выходит и узел у ней… „Куда собралась?“ – спрашиваю. Смеется: „Далеко, – отвечает. – За город…“
Кобылкин только головой покачал.
„Кондратьев и Кондратьева погибли, дочь увезена, – думал он, – именно увезена, хотя, вернее всего, уехала по доброй воле. Стало быть, эти люди владели какою-то тайной… имели, может быть, сами того не зная, – гм, гм! Опять что-то проясняется“…
Недовольный вернулся он к себе. Десятки всевозможных дел уже ожидали его. Приходилось разрываться на части, думать и ломать голову над такими вопросами, которые в это время были совсем неинтересны.
Явился Савчук с подробным докладом обо всем происходившем в домике Кондратьевых. Ровно ничего нового не было; все было так, как предполагал Мефодий Кириллович. Впрочем, теперь Савчук, передавая некоторые подробности осмотра, сообщил, что заметил легкий беспорядок в вещах Кондратьевых, находившихся в сундуке, даже не имевшем замка.
– Как будто кто искал что-то! – сказал он.
Кобылкин особенного внимания не обратил на это сообщение, но по привычке все-таки запомнил его.