– Проводить!
– Прощенья просим, ваше благородие! – кланялся уже в дверях Никитин, сопровождаемый неотступно Пискарем.
Только что Пискарь и мастеровой скрылись, Кобылкин крикнул Савчуку:
– Иди, скорее иди! Надзирай за этим мастером… Глаз, смотри, не спускай… Потом придешь и скажешь мне.
Савчук скрылся. – Оставшись один, Мефодий Кириллович погрузился в думы.
Рушились одна за другую все комбинации, которые уже слагались в его уме. Мрак вокруг всех этих событий все более и более сгущался. Надежда, что тайна хотя немного осветится, явившаяся было, когда Пискарь сообщил, что найден и приведен мастеровой, виденный накануне с несчастным Кондратьевым, теперь, после этого допроса, в котором все было так естественно, исчезла совсем. Разве мог Никитин играть роль?
Да нет, никогда! Невозможно было думать, чтобы у простолюдина, да еще пропитанного спиртными напитками, могли быть такая громадная выдержка, уменье владеть собою, такая сила воли…
„А все-таки дважды голос-то этого молодца звучал как-то не так, – вспомнил Кобылкин. – Ну, да я сегодня же узнаю, как он поведет себя… Быть может, чем-нибудь себя и выдаст“.
Глава 22
Ложась спать, Кобылкин приказал разбудить себя немедленно, как только будет получено какое бы то ни было известие о Раките; однако он успел забыться сном, а о Пантелее Ивановиче ничего не было слышно. Под утро он почувствовал, что его будят.
– Мефодий Кириллович, – услышал Кобылкин голос Савчука, – вставайте скорее!
Сон как рукой сняло.
– Что такое? – вскочил он с постели. – Что случилось? Нашелся? Где он? Что с ним?
– В больнице, без памяти…
У Кобылкина даже руки опустились, когда он услыхал эти слова.
– Ну, так и есть! – растерянно бормотал он. – Четвертый уже…
– Ракита, – торопливо рассказывал Савчук, – был поднят в бесчувственном состоянии на улице. Подумали, что пьяный, отправили в участок, там заметили, что он болен.
– Что же с ним?
– Пока неизвестно… Только в себя не приходит…
Кобылкин в раздумье покачал головой.
„Да, работа видна для меня ясно, – говорил он сам себе, – работа чистая; только как добраться до работников, как узнать, кто они?“
Он поспешил одеться и, несмотря на то, что было рано, уехал в больницу. Там его, конечно, немедленно допустили к Раките и даже, несмотря на ранний час, вызвали доктора, принимавшего больного.
Кобылкин знал этого доктора, еще очень молодого и только недавно служившего в больнице, а потому ретиво и с большим интересом относившегося к своему делу. На его слова можно было положиться.
– Что с ним? – спросил Мефодий Кириллович, кивая на лежавшего без сознания Ракиту.
Врач пожал плечами.
– Не знаю, – откровенно сказал он.
– Не знаете? Это как же так?
– Так вот! Врач не всеведущ… Я тут…
– Что тут?
– Ничего не скажу, пока не подтвердятся некоторые мои выводы и наблюдения.
– А сам-то больной, что? Опасен?
– Я боюсь за его рассудок… вот что…
– Вы, доктор, сказали: „рассудок“, стало быть, с ним что-нибудь произошло такое, что извне повлияло на него?
Колоколенский – такова была фамилия молодого врача – опять пожал плечами.
– Все может быть! – сказал он. – Погодите, я ничего не могу сказать теперь… да если и скажу, могу вас сбить… Может быть, ничего и не было. Не будем препираться. Несколько дней, быть может, неделя – не велик расчет.
– Ой, какой громадный расчет! – ужаснулся Кобылкин. – Кто знает, скольких еще жизней будет стоить эта неделя ваших размышлений да раздумий.
Колоколенский посмотрел на него, но все-таки отрезал:
– Уж, как там хотите, а говорить то, что может оказаться вздором, я не буду.
Мефодий Кириллович понял, что от этого упрямца, влюбленного в медицину и страшившегося показать ее несостоятельность, ничего не добиться.
– А жив-то он будет? – спросил он про Ракиту.
– Там будет видно! – по-прежнему уклончиво объявил Колоколенский и добавил: – А вы все-таки идите себе домой, я же спать хочу… не отосплюсь – негоден к визитации буду.
Старик словно не слыхал его грубоватого замечания.
– Доктор! – с жаром воскликнул он, хватая Колоколенского за руку. – Вы должны мне помочь. Ой, что творится вокруг нас… Если бы вы только знали, если бы вы только знали!
– Да про что вы? – рассердился Колоколенский. – Твердит: „если бы знали“, „если бы знали“, а про что такое – ни слова.
– Про змею слышали?
– Ну, так что же?
– А про ужаленного ею насмерть?