– На вокзал?
– Да, но не на петербургский.
– А куда же?
– Мы доедем на лошадях до первой станции и там уже сядем в поезд… Не правда ли, ведь это все так интересно?
– Амалия Карловна, да скажите же вы мне, что значит вся эта таинственность?
Марья Егоровна опять начала предчувствовать что-то недоброе. Вдруг она увидела, что Амалия Карловна поднесла платочек к глазам.
– Ах, бедная душечка, вы настаиваете, я не могу более молчать и теперь все скажу вам.
– Ради бога, умоляю вас об этом…
– Хорошо… Все, что я говорила по дороге об Алексисе, о том, что его подозревают в преступлении, неправда.
Крик радости вырвался из груди молодой девушки.
– Я так и знала! – восклицала она. – Я не верила ничему… Алеша не может быть преступником…
– О да, вы правы! Такой прекрасный молодой человек…
– Но что же значит это наше бегство?
– О, бедная моя, как только мне и сказать это! Неужели же вы и теперь не поняли, что мы спасаем вас!
– Как меня?
Признание Амалии Карловны, словно громом, поразило молодую девушку.
– Меня, меня! – повторяла она. – Меня считают убийцей моего отца?
– Увы, как ни невероятно, но это так…
– Да что же это такое? – залепетала Марья Егоровна. – Да разве это серьезно?
Она припомнила слова Кобылкина, сказанные ей с такою грубою прямотою в это утро. Теперь ей все было ясно. Ее считают убийцею отца, и эти добрые, милые люди не нашли ничего лучшего, как увезти ее, предвидя, что, если бы дело было обставлено иначе, она ни за что не согласилась бы на это внезапное бегство.
Нервы Марьи Егоровны не выдержали нового неожиданного удара. Все заходило кругом в ее глазах, она лишилась чувств.
Долго ли продолжался обморок, Марья Егоровна не знала, но когда она несколько пришла в себя и открыла глаза, то увидала пред собою уже не супругов Зальц, а Мефодия Кирилловича Кобылкина.
Глава 27
Лицо старика так и сияло блаженством.
– Наконец-то вы очнулись, милая моя барышня! – воскликнул он. – Что это вы на меня так смотрите? Разве не узнали?
Во взгляде Воробьевой светился смертельный ужас.
– Нет, нет, оставьте меня, я не убивала отца, я не повинна ни в чем, – лепетала она.
Память ее сохранила разговор с Амалией Карловной, и теперь она была уверена, что этот страшный Кобылкин явился, чтобы арестовать ее. Но молодую девушку не так мучила эта мысль, как то соображение, что ради нее должен пострадать и ее жених, устроивший вместе с Зальцами этот ее побег.
– Не виновна, – разрыдалась она, – ни в чем не виновна!
– Да бог с вами, деточка моя, – удивился Мефодий Кириллович, – кто вас обвиняет?…
– Вы сами сказали – вы!
– Ах, вот вы про что! Ну, простите старика, я слишком уж прямо отрубил… Перестаньте же плакать, утрите глазки и успокойтесь, выпейте воды.
Мефодий Кириллович поднес к губам девушки стакан с водою.
– Пейте, пейте и перестаньте волноваться, – говорил он, – вам еще придется узнать многое, что не принесет радости.
Ласковый голос старика и его уверения подействовали успокоительно на Марью Егоровну. Она овладела собою настолько, что стала соображать, что происходит с нею и вокруг нее. Оглядевшись, она увидела, что кроме Кобылкина в комнатке было несколько человек, среди которых присутствовали полицейские. Ни мужа, ни жены Зальц не было.
– Где Амалия Карловна, Генрих Фридрихович? Вы их схватили? – спросила она.
– Это вы про кого же? – воскликнул Кобылкин. – Если про тех, кто вас завез сюда, так поговорим после… Важнее дело есть.
– А он, Алеша мой?
Лицо Кобылкина вдруг сделалось строгим.
– После, милая барышня, после, – сказал он. – Вы как себя чувствуете? Можете ехать со мною?
– Да, могу…
– Не будем терять времени! Господа, прошу вас тоже…
Кобылкин подал руку Воробьевой и жестом предложил ей следовать за ним. У крыльца дома стояла карета. Марья Егоровна, садясь в нее, увидала в углу двора экипаж, на котором она приехала сюда. Когда карета, в которую вместе с Воробьевой поместился и Мефодий Кириллович, отъезжала, Марья Егоровна увидела, что дом, где она только что была, опечатывали. В переулке теперь стояли толпы любопытных, и всюду на пути уже явились дежурные дворники и городовые.
– Бедная вы моя деточка, – говорил Мефодий Кириллович, – однако, и попали же вы в передрягу! Ой-ой-ой! В самую беду. Чуть не втюрились… Помните, что я говорил вам в первую нашу встречу, на что я намекал еще утром… а? Забыли! Облава на вас устроена была самая настоящая, все равно как на зверя с драгоценным мехом… Ловкачи-охотники были…