Кобылкин помолчал.
– Теперь и конец близок, – снова заговорил он, – мне помог доктор Колоколенский, видавший трупы Кондратьевой и вашего отца. Он понял, что раньше, чем подействовал угар, Кондратьева приняла наркотик. Он и при осмотре тела Егора Павловича заметил на ноге следы укуса… Колоколенский поделился со мною своими наблюдениями, и я понял все.
Мефодий Кириллович опять смолк. Он сообщил затем о записке Ракиты, о поисках фотографии Кудринского и о том, что в Москве в посланной им карточке признали Гирша Эдельмана. Потом он рассказал, как он ездил сам на Иматру и как ему, благодаря рассказу Ивинена и Ситонена, удалось проникнуть в тайну водопада.
– Теперь понимаете, к чему все клонилось? – спросил он.
– Не совсем…
– Ну как же. Ведь это так ясно! Уокеру с компанией нужно было женить на вас Эдельмана. Тогда бы все богатство вашего отца попало в руки этих негодников, ведь не отказали бы вы в доверии мужу… И им бы удалось… да вот, на их беду, осталась фотография в вагоне. Кабы не эта случайность, ничего бы, пожалуй, мы не нашли. Что же касается лично вас, то все, что ни говорил вам Эдельман, все его поступки – все было подготовлено и рассчитано, он играл роль… Появление его у вас после Морлея-Уоркера со скрипкой – видите, я и это знаю – было одной из эффектнейших сцен… Он знал, что вам будет открыта тайна вашего отца, и его появление сразу же после этого непременно произведет желанный эффект… А удалось ему, правда?
Мефодий Кириллович лукаво посмотрел на Марью Егоровну. Та густо покраснела, вспомнив, как она ползала в ногах Эдельмана.
– Правда? – переспросил, улыбаясь, старик.
– Да, – сказала Марья Егоровна. – Но что с ними теперь?
– Что же? Уокер умер. Никитин вырвался из рук, когда его взяли, но его, к сожалению, сразу же не обыскали, а между тем, у него наготове для такого случая был яд… Он тоже умер. Осталась мелочь – Зальцы и Эдельман. Их прямо нельзя обвинить в гибели вашего отца. Нет улик против них. Главные деятели были Уокер и Никитин. Эдельман же будет привлечен за самозванство. Процесс выйдет очень негромкий, а так как о змеях не будет помина, то, пожалуй, он пройдет совершенно незамеченным. А что вы думаете делать с собою?
Марья Егоровна задумалась, потом подняла голову и заговорила:
– Мефодий Кириллович, все, что я пережила, так ужасно, так тяжело, что я будто совсем переродилась. Я не прежняя беззаботная, невинная девочка, не знающая жизни, смотрящая на нее так, как указывают другие. Я поняла многое, если не все, и глаза мои открылись, благодаря вам. Спасибо вам за это!
– Не стоит благодарности! – сгаерничал Кобылкин.
Марья Егоровна не обратила внимания на его выходку.
– Пока вы говорили, я обдумывала, что мне делать далее. Я не хочу мести этим жалким людям. Жалки они, правда! Пусть им мстит за их преступления судьба. Но я здесь тоже не могу более оставаться. Я отправлюсь на свою далекую родину – на Амур. Там люди проще и честнее… Сколько пробуду я там, не знаю, но уверена, что эта поездка принесет мне пользу.
– Ну, еще бы, – согласился Мефодий Кириллович, – только хотите вы знать мое мнение?
Воробьева вопросительно посмотрела на него.
– Так вот что. В Манчжурию-то вы поезжайте не одна, подыщите женишка себе, отпразднуйте свадебку, и распрекрасное выйдет свадебное путешествие. Так будет вернее.
Марья Егоровна покачала головою.
– Нет!… Людишки все и жалки, и противны, я не могу их видеть теперь.
– Ну, как знаете, обойдетесь еще! Я очень рад, что мне удалось оберечь вас… Еще бы немного – и вышло бы совсем плохо… Я вас и теперь поберегу. Вы ведь без крова и пристанища? Так я вот что порекомендую: вы поселитесь в том же отеле, где и жили, но возьмите к себе на время одну женщину с ее ребятишками. Женщина славная, ее зовут Вера Ивановна Ракита. Благодаря мужу ее, мы и в тайну змей, и в тайну водопада проникли. Она вас в обиду не даст. А пока я прикажу вас проводить моему помощнику.