– Про змею слышали?
– Ну, так что же?
– А про ужаленного ею насмерть?
– Еще бы, я и тело вскрывал.
– Вы?
Кобылкин с восторгом смотрел на Колоколенского.
– Ну, я… Тут другой, полицейский, врач был, а я ради практики только.
– Что вы определили, голубчик, скажите?
– Ничего, не мое дело! Говорю, полицейский был, он и протокол вскрытия составил, а я так только, с бока припека.
– А угоревшую?
– Какую? Такой не было!
– Кондратьеву, жену ужаленного!
– Так разве она угорелая? Кто это вам сказал?… А впрочем, чего я! Ничего я не знаю. Прощайте!
Эти слова Колоколенский кричал уже из-за дверей дежурной комнаты; Мефодий Кириллович кинулся было за ним, но доктор распахнул дверь, выставил голову и закричал:
– Когда все уясню себе и буду уверен, что не ошибаюсь, приду к вам сам и скажу.
– Да что скажете-то? – рассердился Кобылкин.
– А то вот, что тут не только что с угаром, но и со змеей вашей не то! Прощайте!
Он опять прошел в палату к Раките, но больной был в прежнем положении, и пребывание около него было совершенно бесполезно для Кобылкина. Сам не свой от волнения возвратился домой Мефодий Кириллович.
Сердито выслушал он доклад Савчука, рассказавшего ему, что Никитин еще затемно, когда все спали, ушел из дому, сперва бродил по улицам, потом зашел в чайную, оттуда перешел в трактир, где его и оставил наблюдатель.
– А к Палкину он не заходил? – ядовито спросил Савчука Кобылкин. – Это, скажи мне, пожалуйста, и сегодня, и вчера он на те четыре гривенника, что я ему вчера дал, кутит? А сколько он истратил вчера? Потом, сам говоришь, он куда-то ходил! Это все на четыре гривенника? Ты как думаешь? Сегодня „куда-то“, в чайную, в трактир…
– Действительно, – сознался Савчук, – вы совершенно верно говорите, Мефодий Кириллович, да может быть, дома у него были…
– Дома! Дома! – передразнил помощника Кобылкин. – Не он ли вчера говорил, что сапоги да шапку пропивает?… Эх вы! Голова-то где у вас?… Марш к нему, и чтобы я каждый шаг, каждое слово этого парня знал. Глаз с него не спускать, но чтобы сам он ничего не заметил.
Глава 23
После этого посещения недовольное чувство еще более разрослось в душе Мефодия Кирилловича. „Нюх потерял, – сердился он, – чутье ищейское, никуда не годен, на покой пора… Кляча старая! Ах, нет, не будет по-вашему: шипит змея-то, шипит!“
Под влиянием этой мысли, уже не новой, не раз приходившей на ум, но только мелькавшей, как молния, не вызывавшей дотоле никаких соображений, но теперь вдруг озарившей старика словно каким-то новым, ярко блещущим светом, Кобылкин даже присел.
– Шипит змея! – воскликнул он. – Иные породы даже свист издают… А что, если и Воробьев погиб от укуса ядовитой гадины? Ведь есть же такие, что убивают моментально.
Он стремглав выбежал из дому и вскочил в экипаж.
– Прямо по Литейной! – закричал он кучеру таким громко-веселым голосом, что тот даже оглянулся и с удивлением поглядел на своего господина.
Кобылкин мчался к Колоколенскому.
Он не застал доктора в больнице и отправился на частную его квартиру. Когда он позвонил, отворил ему сам Колоколенский, но не впустил, а стал в дверях так, что пройти в комнаты было нельзя.
Колоколенский как будто нисколько не удивился внезапному появлению Мефодия Кирилловича.
– Ну, что еще? – спросил он.
– Дело, доктор! Змеи шипят, а свистеть они могут?
– Свистеть, шипеть и насмерть жалить могут…
– А смерть может быть моментальна, и яд змеи может ли не оставлять следа?
– Ага, догадались… Сколько угодно! След остается после укуса, но его почти невозможно найти… Все? Прощайте!
– Погодите!
Кобылкин не дал двери захлопнуться.
– Не мешайте мне работать, – с досадой воскликнул Колоколенский, – что еще вам?
– Последнее слово: может один человек с безопасностью для себя подпустить страшно ядовитую змею к другому?
– Умеючи все можно, а человек – такая гадина, что способен на все. Прощайте!
Колоколенский с силою захлопнул дверь, но Кобылкин уже не злился на него: он узнал все, что ему было нужно на первое время.
Вприпрыжку, перескакивая через ступеньки, спустился Мефодий Кириллович с третьего этажа, в котором обитал Колоколенский. Состояние духа его теперь совершенно изменилось. Всякое недовольство и гневливое чувство исчезли, старик торжествовал. Он был уверен, что держит в руках путеводную нить к раскрытию тайны всех преступлений.
Весело посвистывая, поехал он далее.
По пути Кобылкин заехал в отель, где жила Марья Егоровна Воробьева, но той уже там не было. Мефодию Кирилловичу сообщили, что еще накануне, поздно вечером, почти ночью, за ней пришел часто бывавший до того молодой человек – Алексей Николаевич Кудринский – и увез ее. Куда – прислуге отеля известно не было.
„Ну, этот дальше своей квартиры девицу не увезет! – решил Мефодий Кириллович. – Пусть их воркуют, голубки!“
Он решил ехать домой. Годы в самом деле давали себя знать. Кобылкин после хлопотливого утра и тревожной ночи чувствовал себя не на шутку усталым.
Но отдыхать ему не пришлось…
После длинного ряда всяких незадач судьба вздумала побаловать своего любимца… Когда Мефодий Кириллович вернулся к себе, его ждала жена Ракиты. Мефодий Кириллович сперва вознамерился уклониться от свидания с нею. Нервы его и без того были раздерганы, а тут была неизбежна сцена отчаяния, взрывы жгучего горя. Отделаться от посетительницы он поручил Пискарю.
– Говорит, что не уйдет, пока вас не увидит! – объявил тот, очень скоро вернувшись.
Кобылкин нетерпеливо махнул рукой.
– Ах ты, Господи, – крикнул он, – подумать не дадут!… Что ей нужно? Скажи – будет здоров ее муж… доктор ручается…
– Да вы приняли бы ее, Мефодий Кириллович!
– Это зачем же?
– Она говорит, что муж, когда уходил, так приказал, если только он не вернется, явиться к вам.
Усталость, голод, обида – все было в одно мгновение позабыто.
– Зови, чего же ты раньше не сказал! – закричал Кобылкин и сам со всех ног кинулся в приемную.
Там он увидел удрученную горем, но не плакавшую молодую женщину.
– Голубушка! Простите, простите меня! – восклицал он. – Ко мне, пожалуйте ко мне!
Он сам поспешно распахнул двери в свой кабинет, улыбками и жестами приглашая посетительницу.
– Какое несчастие с супругом-то! – тараторил он, усаживая молодую женщину в кресло. – Ну, Бог милостив, доктор мне сегодня говорил, что все обойдется благополучно, поправится наш Пантелей Иванович!
– Словно предчувствовал он, – заплакала бедняжка, – что неблагополучно с ним будет.
– Предчувствовал, говорите?… Из чего же вы это заключаете? Предчувствия иногда и оправдываются.
– Пантелей-то Иванович мой, как уходил, письмо написал и мне отдал, а при этом наказывал: „Возьми ты вот, Вера, – меня Верой Ивановной зовут – это письмо, спрячь его под замок и, ежели я не вернусь или со мной что случится, передай его господину Кобылкину, Мефодию Кирилловичу“, – то есть вам. „Другому никому не отдавай, только ему“ – то есть вам.
– Давайте же, голубушка, давайте скорее! – так и завертелся на своем кресле Кобылкин.
Вера Ивановна достала пакет и все еще не решалась передать его Мефодию Кирилловичу.
– Да вы точно ли Мефодий Кириллович Кобылкин будете? – с заметным недоверием спросила она.
– Я, я самый и есть, давайте только скорее! – и горевший нетерпением старик почти вырвал конверт из рук своей гостьи.
– Я, как Пантелей Иванович приказывал, – смутилась та, – недоразумения какого-нибудь боюсь…
Мефодий Кириллович не слушал ее. Он весь углубился в чтение, хотя в письме Ракиты было немного строк. Лицо с каждым мгновением так и расцветало. Глаза сверкали радостью.