– Благодарю вас, – протягивая Кудринскому руку, сказала молодая девушка, когда печальная церемония окончилась, и они уходили с кладбища.
Кудринский смотрел на нее долгим, словно испытующим взором.
– Вам, – с особенным ударением произнес он, – меня не за что благодарить. Я ничего для вас не сделал такого, что заслуживало бы благодарности.
– Но вы были при мне все эти ужасные дни… все ваши хлопоты…
– Я исполнял только свой долг по отношению к покойному Егору Павловичу, я много обязан ему…
Он помолчал и прибавил:
– Я обязан ему с первых дней моего детства!
Марья Егоровна ничего не ответила. Кудринский тоже молчал. Так они дошли до ожидавшего их экипажа.
– Вы позволите мне зайти к вам? – спросил молодой человек.
– Я просила бы вас! – отозвалась Воробьева, – мое положение ужасно. Одна в совершенно незнакомом городе… Вы – единственный человек, которого я здесь знаю, по крайней мере, по имени, – прибавила она и почему-то покраснела.
– Надеюсь, – с улыбкой ответил Кудринский, – мы познакомимся и ближе.
Он помог молодой девушке сесть в экипаж и сам поместился рядом с нею.
– Как это странно устроено на свете! – услыхала она голос своего спутника. – Недавно совершенно незнакомые друг другу люди в силу обстоятельств сталкиваются, знакомятся, и в конце концов эти обстоятельства вдруг связывают их интересы, так что, если бы они и не хотели этой невольной близости, если бы их желание было поскорее разойтись в разные стороны и никогда не встречаться друг с другом, это для них невозможно и они волей-неволей обязаны, вследствие внезапно явившихся общих интересов, постоянно встречаться, делиться мыслями и вообще, так сказать, вести политику, которая им в другом случае вовсе была бы не по душе…
Марья Егоровна, в начале довольно рассеянно слушавшая эту тираду, прислушалась и вдруг вскинула глаза на Кудринского.
– Это вы про кого же? – несколько удивленно спросила она.
– Конечно, про вас и про себя! – улыбнулся тот.
– Знаете, я могу подумать, что вы хотите поскорее от меня отделаться.
– Вовсе нет! Напротив того, я кое-что знаю о вашем мнении относительно моей особы.
– Вы, кажется, всеведущи, господин Кудринский, – с иронией произнесла Марья Егоровна.
– Всеведущ, – нет! Просто я способен к логическим выводам – и только.
– И эти выводы подсказали вам мое мнение относительно вас?
– Да. Видите ли, очень немного нужно соображения, чтобы прийти к заключению, что вы пока ничего лестного обо мне ни думать, ни предполагать не могли.
– Вот как? Объясните и поясните путь, которым вы дошли до ваших выводов.
– Он простой. Кстати, меня зовут Алексей Николаевич.
– Я знаю это, хотя, кроме ваших имени, отчества и фамилии, мне ничего не известно.
Кудринский посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, как будто желая узнать, правду ли говорит молодая девушка, или своими словами расставляет ему ловкую ловушку. Однако взгляд Марьи Егоровны был совершенно спокоен, и ни малейшего следа какого бы то ни было лукавства не отражалось в нем. Очевидно, она была совершенно искренна. Алексей Николаевич успокоился.
– Но ведь вам известно, что я хотя и очень, очень далекий, но все-таки родственник вашего отца? – спросил он.
– Да, это я знаю…
– А я уже сказал, что вашему отцу я многим обязан.
– И это мне известно, хотя, признаюсь, отец никогда не посвящал меня ни в какие подробности своих отношений с вами.
– О, эти отношения очень просты. Покойный Егор Павлович воспитал и поднял меня на ноги.
– Но… – Марья Егоровна заикнулась, – мой несчастный отец…
– Вы говорите о предполагавшемся вашем замужестве? – быстро подхватил Кудринский.
– Да…
– Не будем пока думать об этом проекте Егора Павловича… Не говоря уже о том, что этот проект странен сам по себе, мне кажется, совсем не время теперь даже вспоминать о нем.
Как была благодарна Марья Егоровна своему спутнику за эти совсем неожиданные слова!
„Какой он добрый! – подумала она. – Сколько такта, сколько предупредительности!“
Несмотря на свою молодость, Марья Егоровна прекрасно понимала, что она – более чем завидная невеста. Кудринского же со слов отца она привыкла считать бедняком, для которого женитьба на дочери богача являлась буквально пролившимся с неба золотым дождем. Теперь, когда сам Кудринский объявил, что вопрос об их браке остается открытым, быстро исчезло всякое предубеждение против него, и молодая девушка почувствовала себя совершенно свободной, на сердце у ней стало легко, и даже тоска по отцу как будто утихла.
Она только что собралась ответить Алексею Николаевичу, как экипаж остановился у подъезда гостиницы, где Воробьева нашла себе приют в эти тревожные дни.
Кудринский первым выскочил из экипажа и помог выйти своей спутнице.
– Когда вы позволите навестить вас? – спросил он, задерживаясь у дверей.
– Когда только вам будет угодно, – ответила Марья Егоровна, – для вас я всегда дома…
Едва за Воробьевой затворились двери, как из небольшого магазинчика на противоположной стороне улицы вышел маленький, толстенький, с гладко выбритым подбородком, пожилой, очень прилично одетый господин.
Он минуту или две постоял на тротуаре, как будто размышляя о чем-то, потом взглянул в ту сторону, куда пошел Кудринский, вдруг быстро вскочил на извозчика и крикнул:
– Поезжай скорее, вон туда, прямо!
Жестом руки он показал направление, по которому, расставшись с Воробьевой, пошел Алексей Николаевич.
Глава 6
Марья Егоровна, войдя в свой роскошный номер, не сняв верхнего платья, села в кресло у стола и погрузилась в глубокую задумчивость.
Теперь она напрасно бы стала искать в себе ненависти к Кудринскому… Нет, Марья Егоровна с откровенностью непосредственной натуры сознавалась самой себе, что в отношении Алексея Николаевича действительность совсем была иною, чем представлялась до встречи с ним.
„Но отчего он так не похож на свой портрет?“ – являлась у Марьи Егоровны, и не в первый раз, неотступная мысль.
Ответа на этот вопрос она не могла себе дать. Спросить у Кудринского было совсем неловко.
„Уж не готовил ли мне отец сюрприз? – вдруг спохватилась она. – И не показывал ли он мне портрет не Кудринского, а кого-либо другого? Бедный папа был способен на такие шутки“.
Это внезапно мелькнувшее соображение до некоторой степени удовлетворило ее любопытство. Вместе с этим такие думы отвлекли Марью Егоровну от мысли, что она стала сиротою, что нет более в живых ее отца.
Стук в дверь заставил Воробьеву встрепенуться.
– Войдите! – сказала она и тут только заметила, что сидит в кресле одетой.
Вошла горничная.
– Вас, барышня, спрашивают! – сказала она, с удивлением взглядывая на Марью Егоровну.
– Кто?
– Не могу знать… Господин какой-то…
– Я ни с кем не знакома здесь… Вы спросите, кто такой, но прежде помогите мне раздеться.
Горничная приняла пальто и шляпу и вышла, оставив дверь не притворенною.
– Говорят, по важному делу, – объявила вернувшаяся горничная, – очень просят принять…
Марья Егоровна в недоумении пожала плечами.
– Просите тогда! – нерешительно произнесла она.
Нежданный и незваный гость, очевидно, стоял у самой двери, ибо не успела еще Марья Егоровна договорить своей фразы, как дверь распахнулась, и на пороге появился тот самый маленький, толстенький, бритый человечек, который наблюдал за Воробьевой и Кудринским, когда они вернулись с кладбища.