– Нет! Это был мозговой штурм.
– Да? И к чему ты пришла?
– Je veux boire le café. Я хочу выпить кофе. Я думаю.
– И что это значит?
– Ты вообще слушал CD? – Я уделяла этому два часа в неделю и почти уверена, что не справилась бы, если бы оказалась во Франции. Или в Квебеке.
– Нет. – Нэйт качает головой. – И о чем там говорят?
Я смеюсь и бросаю ручку через стол. Она отскакивает от его плеча, и он хихикает и подхватывает ее. Мы на четвертом этаже, где относительно тихо в восемь часов вечера, поэтому на нас никто не смотрит свирепо и не одергивает. Именно эта тишина и делает низкий мужской смех, доносящийся из-за книжных полок, громким настолько, что мы подпрыгиваем на наших стульях.
– Чтоооо? – беззвучно говорит Нэйт с восторженным видом.
Я почти отвечаю ему, что, скорее всего, ничего, когда к смеху присоединяется женский голос, внезапно срываясь на пылкий стон.
Как раздражает.
Я стараюсь учиться.
Стараюсь концентрироваться.
Стараюсь не сходить с ума от зависти.
То есть, я пришла из старшей школы, где у меня был нулевой опыт отношений, в колледж, где могла знакомиться с парнями только на вечеринках с Марселой. Сочетание большого объема алкоголя, ослабления запретов и мастерских навыков флирта Марселы привели ко множеству знакомств, а в некоторых случаях и к чему-то большему.
Но я не напивалась с той ночи, как меня арестовали, и секса у меня тоже не было с тех пор, что и привело меня к четырехмесячной отметке воздержания, и должна сказать… я скучаю по этому. Особенно каждый раз, когда вижу Келлана без рубашки, или потным, или во время еды, или играющим в видеоигры – что бы парень ни делал, это сексуально. Но, конечно, гораздо хуже то, что каждый раз, закрывая глаза, представляю, что совсем не Келлан склоняется ко мне для поцелуя.
Я знаю, что одинока. И за исключением Нэйта, который относится к легиону мужчин, желающих Марселу, Кросби единственный парень, с которым я разговаривала или зависала за целую вечность. Также странно то, что я вроде как скучала по нему всю прошедшую неделю. Я привыкла приходить с работы и находить его обосновавшимся на диване с остекленевшими глазами, когда он взрывает машины и грабит с Келланом банки, а затем переводит тот напряженный взгляд с телевизора на меня ровно настолько, чтобы улыбнуться. И это все, что требуется, чтобы мои гормоны встрепенулись, желая от него намного большего.
Интенсивность стонов нарастает, по большей части с женской стороны, и теперь они звучат приглушенно, словно он накрыл ее рот. Мы с Нэйтом сидим в углу возле балкона, следовательно, раз они не разглядывают этаж или не замечают нас с нижнего уровня, у них есть все основания думать, что они одни.
Нэйт царапает что-то на листке бумаги. Десять баксов, что это Келлан с блондиночкой.
Это то же самое, что и ставить деньги на то, что Мерил Стрип номинируют на «Оскар».
Он снова пишет. Иди посмотри.
Я проглатываю смешок. Нет. Подчеркиваю двумя чертами.
Трусиха.
Я теперь скучная, забыл?
Ну конечно. Ззз.
Пинаю его под столом, и он вскрикивает.
Тебе слабо, пишет он.
– Тебе сколько лет вообще? – шикаю на него.
Он наклоняется:
– Не сто пять, как тебе, судя по твоему поведению.
Я отшатываюсь, оскорблённая:
– Я не…
– Ты убиваешь себя. Если ты не собираешься веселиться, то можешь хотя бы пошпионить за теми, кто развлекается, и, вернувшись, мне рассказать.
– Думаю, у тебя что-то вроде вуайеристического фетиша.
Он ухмыляется.
– Виноват.
Но на самом деле меня уже больше не нужно подначивать. Тебя не арестуют за случайно замеченную парочку, зажимающуюся в библиотеке. Это займет всего минутку, мои оценки не пострадают. Никаких звонков от моих родителей, или декана, или полиции. Что плохого-то?
Плюс – мне так скучно.
Я отодвигаю стул и встаю, мои кроссовки не издают ни звука, когда иду по старому протертому ковру. Стоны становятся громче, когда я подхожу к стеллажам с книгами о капитализме и оглядываюсь через плечо на Нэйта, он показывает мне большой палец, когда я поворачиваюсь к проходу, через один стеллаж от голубков, и, пригнувшись, крадусь вдоль него. На полпути я замечаю две пары ног – одна в джинсах, другая едва прикрыта мини-юбкой, – подбираюсь ближе, и их тяжелое дыхание прекрасно скрывает любой шум, который я могу издать. Черт, я могла бы опрокинуть полку и, уверена, не прервала бы парочку.
Я примерно в двадцати книгах от них, когда женский голос стонет:
– О, Кросби.
Как неприятен и ужасен его низкий смешок – тот самый, по которому я скучала всю неделю. Мою кожу покалывает от мурашек, вызванных отвращением, и я чувствую, как что-то странно и болезненно сжимается в моей груди.
– Я с тобой, – бормочет он.
И слабая надежда, которую я лелеяла, что это другой Кросби, разбивается вдребезги. Это он.
И это определенно его репутация.
Почему-то, когда я думала, что там Келлан, меня по-настоящему не волновало, что я обнаружу.
Но это больно.
Вместо того, чтобы благоразумно вернуться за свой стол и сказать Нэйту, что нам нужно идти, я направляюсь в конец, беру книгу с полки и задерживаю дыхание, прежде чем завернуть в оккупированный проход якобы в поисках интересной книги о капитализме.
А вот и они.
В десяти футах от меня, трутся друг о друга у полки, его бедра прижимают ее к ряду с книгами, к которым я никогда не прикоснусь. По крайней мере, они полностью одеты, только их губы заняты схваткой, и хотя они выглядят так, словно склеились, Кросби отскакивает, когда замечает меня.
Его сообщница в библиотечном преступлении выглядит ошеломленной и сконфуженной, пока не прослеживает его взгляд, чтобы обнаружить проблему, и даже зная, на что наткнусь, повернув за угол, все равно слышу свое довольно убедительное заикание:
– Простите, я не знала… – прежде чем рвануть обратно к столу, где ждет Нэйт.
– Плати, – говорит он, протягивая руку.
– Ты остался в дураках, – говорю я, стараясь выглядеть так, словно нахожу все это забавным, а не ужасающе болезненным. – Это был не Келлан.
– Нет, он.
– Не он, клянусь.
Он хмурится, когда осознает, что я запихиваю книги в сумку, словно начался пожар и единственное, что мне нужно спасти – это учебники.
– Что ты…
– Я только что вспомнила, что должна сделать кое-что, – крайне неубедительно лгу я.
– Нора, что… – Его глаза фокусируются на чем-то за моим плечом, и я знаю, что это Кросби с «Кросбабой» поправили свою одежду и вышли из-за стеллажей.
– Не надо, – с нажимом говорю я, когда замешательство в его взгляде сменяется беспокойством. – Не говори ничего.
– Нора, я… – Кажется, я сейчас заплачу. И это так глупо – меня не волнует Кросби, я не хочу, чтобы он волновал меня, и никогда не думала, что волную его.
Хватаю сумку и размашистым шагом направляюсь к лестнице на дальнем конце этажа, параллельно с Кросби и его «подругой». Но их скорость даже рядом с моей не стояла, и я подхожу к лестнице как раз вовремя, чтобы услышать, как она требовательно спрашивает, почему они не могут воспользоваться лифтом.
Быстро спускаюсь по лестнице, пробираюсь по основному уровню и выхожу через парадную дверь к своему велосипеду, пристегнутому у обочины. Неуклюже набираю комбинацию дрожащими пальцами, и когда замок щелкает, слышу, как открывается дверь, и девушка Кросби настойчиво осведомляется, зачем им нужно так быстро идти.
Я перекидываю ногу через сиденье и, не оглядываясь, максимально быстро кручу педали домой. Тротуар мокрый и покрыт первыми опавшими листьями, но даже признаки наступающей осени не улучшают моего настроения.
Я знаю, что глупая.
Так же как знала, что бегать голой по Мэйн-Стрит плохая идея.
Так же как знала, что пять недель подряд прогуливать историю искусства было не умно.
Как и знала, что отрываться на вечеринке в ночь перед промежуточным экзаменом по языкознанию было ошибкой.