– Утром я узнала, что провалила два из пяти предметов и была на грани провала остальных трех. Чтобы подбодрить меня, Марсела предложила отправиться на вечеринку, о которой она слышала. Конечно, целью была не сама вечеринка, а бесплатная выпивка. Мы пили всё, до чего дотягивались, танцевали и вели себя как идиотки.
– Или студенты колледжа.
Я печально улыбаюсь. Мои родители определенно не рассматривали это в таком ракурсе.
– В общем, мы решили, что нам просто позарез нужно съесть пончики, и ушли с вечеринки, чтобы отправиться в «Бинс». У Марселы были ключи, и мы знали, что к тому времени Нэйт уже все закрыл, так что мы отправились в город. Потом осознали, что Мэйн-Стрит была абсолютно безлюдной. Еще не было и одиннадцати часов, но на улице никого не было. Вот мы и решили заняться стрикингом17.
У Кросби отваливается челюсть.
– Нагишом?
– Да. Мы прямо там же скинули всю одежду… – я указываю на парикмахерскую в углу позади нас, – и побежали на другой конец улицы так быстро как могли.
– И вы были голышом? Обе вместе?
– Ну вместе мы были лишь первые пару кварталов, а потом Марсела наступила на камень и остановилась, а я побежала дальше. – Я делаю паузу. – Затем приехала полиция. Мы обе спрятались, но нашли они только меня. Я пряталась за баком с компостом у магазина бытовой техники…
Кросби смеется так громко, что не уверена, в состоянии ли он меня слышать.
– Полицейскому пришлось достать одеяло из багажника, чтобы я могла устроиться в нем на заднем сиденье. Они нашли нашу одежду, тем самым поняли, что нас было двое, и он продолжал спрашивать, где пряталась моя «подруга». Я сказала, что не знаю, и в итоге меня отвезли в полицейский участок.
– И тебе предъявили обвинения?
– Я была единственным человеком в камере! Им ничего больше не оставалось.
Он перестает имитировать, будто просто гуляет, складывается вдвое, опираясь на бедра, и громко хохочет до слез. У моих родителей была совершенно другая реакция.
– В общем, – чопорно продолжаю я, – они обвинили меня по двум статьям: пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и непристойном поведении.
Теперь уже он опускается на колени на мокрый тротуар и ржет до усрачки.
– Мне присудили триста часов общественных работ, и я была вынуждена собирать мусор по обочине шоссе все лето. Именно поэтому я осталась в Бернеме.
Я пинаю его, когда он не прекращает смеяться, наконец он приходит в себя и смотрит на меня почти с обожанием.
– Теперь ты мне нравишься еще больше, – говорит он, медленно поднимаясь на ноги.
– Забавно, а ты мне нравишься гораздо меньше.
– Я хочу сказать, только не пойми меня превратно – мне правда нравится Нора, одетая в кардиган и одержимая библиотекой, которая не прыгает на кровати, но эта… Что ж, мне нравится преступная часть тебя. Это горячо.
– Прекрати.
– Я серьезно, и ее также лицезрел полицейский департамент Бернема…
– Кросби!
Он дразнит меня весь оставшийся путь до квартиры, даже если это означает пройти мимо дома братства, куда он должен был позже вернуться. Мы еще не на той стадии, чтобы проводить вместе каждую ночь, а я в любом случае не готова оставаться на ночь в его общаге.
– Помни, – говорю я, вставляя ключ в замок. – Ни слова Келлану. Это секрет.
– Понял. – Он изображает, как застегивает рот на замок. – Сверхсекретно.
Неожиданно дверь распахивается и появляется Келлан.
– Что за секрет?
– Как долго ты ждешь? – восклицаю я.
– Я увидел вас в окно. Входите, хочу вам кое-что показать.
Мы с Кросби обмениваемся недоумевающими взглядами, но входим вслед за ним, разуваемся и поднимаемся по ступенькам в гостиную… в которой Келлан установил гигантский мольберт с огромным листом бумаги, на котором напечатаны числа от сорока до пятидесяти и соответственно одиннадцать строк для записи: семь с фактическими именами и четыре, с описанием. У меня в мозгу вспыхивает стена в том туалете, последний раз, когда я ее видела строчки сорок один и сорок два были пусты. А сейчас сорок два значилось Минет на вечеринке «Майское Сумасшествие», а сорок один –Красный корсет.
Блин. Я. Красный Корсет.
– Что это? – спрашиваю я, стараясь скрыть свой ужас.
– Я отсеял с шестьдесят второй по пятьдесят первую, – отвечает Келлан. – Они все чисты. Это следующая десятка.