Только смотрела на него и в него — он застыл спокойно и радостно. Бесцветно-мягкие усы растягивались над губой. Почему-то противно. Почему-то трогательно. Разомкнул губы: хотел что-то сказать. Сомкнул. Упер руки в землю между ними, — земля мягко прогнулась, — подался чуть вперед, говорил неуверенно и сбивчиво, пытаясь заместить смех серьезностью:
— Слушай, слушай меня… — завел губы с тонкими трещинами внутрь, за зубы. Вернул, продолжил, — Даже если ты уйдешь от меня, я… я хочу, чтобы у тебя осталось кое-что. Кое-что от меня. И, может, тогда я возьму что-нибудь и у тебя. Хорошо? Только подвинься немного, пожалуйста.
Его рука — по палой желто-живой листве, траве и — к ней, куда-то перед и между белых холодных бедер. Она отодвинулась, сомкнула ноги, опустила голову. А он не заметил: старательно лез пальцами под рыхлый слой листвы, грязи и корней… Под его ногти забивалась черная влажная земля. Когда он доставал руку и вытирал ее об штаны, кожа сходила тонкими полосками, обнажая блестяще-живую, бескровную плоть.
Во всем — запах плесени и лета.
Девочка смотрела, не понимая. Но спросила с интересом, вполне искренним:
— Что ты там роешь, а? Клад, скажешь?
Он взял влажно-темный ком и оттянул его в сторону. Еще, еще один — наткнулся на одревесневший корень, тот оцарапал его. Он зажмурился, но продолжил копать.
— Может, клад, — мальчик остановился, сосредоточенно прижал горячий язык и губы к измазанной землей руке. — Сейчас только, подожди еще немного, они где-то здесь.
— Дай мне, быстрее будет, — девочка оторвала желтый влажный лист от ладони и сдвинула землю, еще раз: до отчетливо-целлофанового шороха. Там лежал пакет: обычный и грязный, черный, с двойным узлом.
— Это…
Мальчик дернул рукой — к ней, словно пытаясь поймать, пытаясь не дать… оборвал себя.
— Дашь его мне? Я тебе все равно покажу, просто, ну…
Она кивнула, отодвинулась: «возьми». Он тоже кивнул, потянул пакет за край, легко вытащил из влажной земли, поставил рядом с собой. Застыл. Руку — ко рту, откусил отставшую кожу. Проглотил зуд стыда и нелепости у висков, глубоко вдохнул:
— Да, так, “это”… Это — то, что я хочу отдать тебе, хотя земля тоже не была против иметь это с собой и в себе… Прости, я не совсем так говорю.
Она мелко-быстро провела головой: “ерунда”.
— Говори как есть.
Мальчик зажмурился, чтобы не видеть ее жалость, не извиняться за нее. Снова вдохнул — прохладу, туман, осень… Это его не успокаивало.
– “Как есть”, значит, — он сжал пакет в руке, тот ответил шорохом, — В этом пакете то, что изначально было моим: дистальные, проксимальные, промежуточные… наконец, длинные пястные фаланги. Мои кости. Я их подарю тебе, и они будут, значит, твоими. Потому что ты мне так нравишься!.. Хотя, конечно, немного глупо получилось, но уж как получилось.
…открыл глаза: рука девочки брезгливо опустилась на пакет. Холодный, мокрый, твердый внутри. Он положил на нее свою руку, шире и сильнее. И вдруг до глубины, до нежности, до боли сжал ее тонкие пальцы с обкусанными ногтями: “Я люблю тебя”.
Обветренные губы, — ее губы, ее красивые губы, — раскрылись, выдохнули неровно:
— Зачем ты придумываешь постоянно какую-то ерунду? Мне не нравятся такие шутки. Еще и соврал, что что-то хочешь подарить, ага, конечно! — ее щеки и рот сжались иронией, глаза — обидой, — Хотя мне, конечно, все равно, не хочешь — не дари…
Он застыл. Ему было смешно и жутко, смешно, так смешно, так нелепо — ведь он не врал, не врал, не врал… Мальчик пытался проглотить смех, но тот все же вырывался глухо, щекотал легкие, разъедал их изнутри — он все же смеялся. Задыхался. Стенал. Не мог остановиться.
— Х-х-ха-а, а!.. Пхах-па, а-а…
— Эй, это же правда не смешно! Это просто глупо, глупо!.. — ее веки и ресницы растянули по глазу слезы, не давая им течь. В этих слезах была злоба, детская жгучая злоба…
Девочка подтянула ноги, попыталась встать: но он крепко держал ее руки, и она упала. Он задержал дыхание и вдруг навалился на нее, вдавил тонко-несуразное тело в бурые палые листья.
— Х-хап-хпа, ха-а… Прости меня, но вдруг стало так смешно, что ты не веришь мне, не веришь!.. А я ведь говорю правду, — каждое слово оставалось каплей слюны на ее щеках, она брезгливо жмурилась.
Она попыталась вывернуться, сбросить его — пустая попытка. Да и ненужная.
Небо начало падать мелким дождем: глухим влажным стуком разбивалось о ветви, о листья, о кожу.