В такой ситуации, естественно, я чувствовал себя на щите, хотя весь здравый смысл был на моей стороне.
Эдварду порой не хватало чувства юмора по отношению к самому себе, он все воспринимал буквально, вспыхивал при каждом камне, пущенном в его идеалы. Ольга была совсем другой: для нее как будто не существовало идеалов, как будто не было табу для ее безжалостной иронии. Она повергала в прах любой постулат, цинично насмехаясь над каждым его адептом.
И что самое странное — они любили друг друга. Между ними установились отношения дерзкой любви, безысходной страсти, которая может быть только здесь и сейчас, которая не умеет и не должна ждать. Но это были два пламени, каждое совершенно в своем роде.
Каждый, как умел, — гнул свою жесткую линию. Упрямцы, они десяток раз расходились, не найдя компромисса. Разойдясь, они еще больше погружались в вихрь жизни: еще больше пили, ходили на вечеринки, спали со всеми подряд. Но проходило время — оба понимали, что человека, в равной степени достойного, им не найти, — и сходились вновь.
Один мог уйти с вечеринки со случайным знакомым, и тогда другой — в отместку находил себе такого же знакомого на одну ночь. Эдвард, не предупредив, уезжал из города — Ольга собирала все вещи и немедленно съезжала к друзьям. Они вели затяжные позиционные бои на истощение, ожидая, кто прогнется первым.
Эдвард был потрясающим харизматиком. Его внешность, его голос, умение говорить, антураж странника и борца за справедливость и — самое главное — страстный запах опасности, который он приносил с собой, безусловно, делали его героем женских сердец, куда бы он ни приезжал. И Эдвард этим пользовался. У него не было особых предрассудков относительно верности.
Разумеется, это было хорошо известно Ольге, и каждый раз, когда он уезжал, она была сама не своя. Ее страсть не находила выхода: то на нее было жалко смотреть, как она по дням ходила бледной, вертя в руках скомканный платок, то вдруг становилась зла на весь мир и на себя за слабость.
То она мучилась, терялась в догадках, сгрызала ногти, была часто бледной и заплаканной. От веры в «голову, юбку и каблук» не оставалось и следа. Она была унылой и нежной ко всем. Встречалась с Эдвардовыми нелегалами, вела их дела, но решительно ни на что не имела настроения. Все время кроткая, на любое веселье и смех, на неудобства и неудачи она отвечала лишь кроткими голубыми глазами из-под челки и мученическим вздохом.
То она становилась горгоной Медузой, разила одним взглядом. В такие минуты — не подойди! — она могла и до крови сжать ногтями ладонь, залепить пощечину за самую безобидную шутку. И она мстила Эдварду. Мстила жестко, упрямо, так, как только могла мстить. Попросту говоря — спала со всеми подряд, чтобы доказать ему, что она тоже не останется одна. Добиваясь своего, она торжествовала, — но в глазах ее — я знаю — была глухая тоска.
Мы договорились отправиться в чешский джаз-клуб. Он находился в Пятом округе. Внутри было и вправду чувство, будто приехал в Прагу — в том смысле, что там могли уместиться все парижские чехословаки, вместе взятые, и еще столько же туристов, а пиво было дешевле воды. Я зашел забрать Ольгу и заодно на «аперо», то есть, грубо говоря, мы пили дома, чтобы, во-первых, сэкономить деньги, а во-вторых — к приходу к цели вечернего кутежа быть уже в нужной кондиции.
Я прошел из коридора в кухню. В квартире кроме Ольги были также два наших общих знакомых: Олег и Настя Лисовская. Они сидели за столом у наполненных бокалов, едва касаясь локтями. По всему видно было, что пили уж около часа. Вокруг них, как на посту, стояли пять пустых винных бутылок, но в силу привычки все еще были трезвы. В пепельнице валялась грязная стайка окурков. На тарелке с закуской одиноко тосковал последний лист салата. Лисовская поднялась для поцелуя, Олег подал руку и чуть привстал.
Олег во Франции бегал от армии. Он сам так всегда отвечал каждому новому знакомцу. Когда его спрашивали, не проще ли было дать взятку в военкомате, он отшучивался и говорил, что он давал, да никто не взял. На самом же деле история была самая банальная.
Как-то раз, еще будучи на втором или третьем курсе в вузе, Олег сдавал экзамен заведующему своей кафедрой. Заведующий был профессором старой закалки, массивный, высокомерный, не слушающий никого вокруг. Его тяжелая, военная поступь вводила в страх и студентов, и молодых преподавателей, которые с почтительной робостью отзывались о нем как об «уважаемом ученом» и дипломатично замалчивали человеческие качества. И в России, и за рубежом его знали и признавали как одного из лучших специалистов. Экзамен Олег не сдал, потому что не посещал, а переписать лекции у товарищей оказалось недосуг. Жизнь он вел тогда веселую, средства позволяли, душа жаждала деятельности, а не учебы.