Ее любовь была робкой, неловкой, скромной. Как мне хотелось иногда ей сказать, какая она красивая, хотелось вселить в нее уверенность в себе! Мне хотелось объяснить, какая она ласковая, что ей не хватает чуть больше смелости и чуть больше внимания к другим. Как было выразить это? Мне казалось, что какие слова ни подбери — будет пошлость. Кроме того, я боялся, что, обнаружив свои чувства, я возьму на себя обязательства следовать сказанному. Ведь я не любил Лею, а она думала иначе.
Мы ужинали. Впечатления концерта постепенно стирались, уступая место приятной усталости пятничного вечера. Окна Леиной аккуратненькой студии располагались чуть выше уровня деревьев, и нашу трапезу освещала ночная темнота. Мы сидели на стульях лицом к окну и стучали вилками, чувствуя тепло плеч друг друга.
— Тебе понравилось сегодня? — спросила она. — Ты так странно себя вел.
Я кивнул:
— Очень понравилось. Спасибо, Леюшка. Я просто отключился. Музыка была такой необычной… они словно боролись между собой, тебе не показалось?
Она проигнорировала мой вопрос, наклонила голову мне на плечо и некоторое время глядела в темноту.
— Мне иногда кажется, что я тебя совсем не знаю, — пробормотала она.
— Так оно и есть, — согласился я.
— А ты меня знаешь.
— Тоже верно.
— Ты о себе никогда не говоришь. Я никогда не думала, что музыка может на тебя такое впечатление производить.
— Это не музыка, это ты, — отшутился я.
— Тебе всегда всё шутки. А когда ты не шутишь, ты иронизируешь. Вот скажи мне, о чем ты мечтаешь?
— Спасти мир, — пошутил я.
— Ну вот, опять! — рассердилась девушка.
— Ну хорошо, хорошо. Я мечтаю… — Я задумался. И правда, о чем я мечтаю? На самом-то деле я мечтаю увеличить свою комнату с девяти метров хотя бы до двенадцати. — Я мечтаю видеть разные города, встречаться с интересными людьми, мечтаю о международной карьере.
— А потом?
Я задумался еще больше. Как пошлы мне вдруг показались эти фразы! Они стали таким серым и истоптанным общим местом, что на меня вдруг нашла зевота от одного их звучания.
— А потом… я хочу делать это, чтобы понимать людей, чтобы они понимали меня. Я хочу говорить с ними и помогать им. Хочу, чтобы они рассказывали мне свои истории и делали меня богаче своим опытом. Я хочу помогать людям преодолевать их боль, страхи. Понимаешь? Пока есть на свете люди, кому я могу помочь своим опытом, — разве я могу спать спокойно? Например, ты. Благодаря тому, что я сильнее духом, чем ты, я могу помогать, когда тебе плохо. Это ведь очень важно для тебя, пусть это и временное облегчение.
Я сам не очень узнавал, что говорю. Скорее, это был Эдвард. Его слова принялись в моем сердце.
— То есть ты хочешь быть матерью Терезой? Ты хочешь любить всех?
— Ну почему же Терезой? Любить всех — это нормальное человеческое состояние.
— А не думаешь ли ты, что уж больно легкий ты себе путь выбрал. Любить всех — это легко. Ведь ты ни к кому не привязываешься. В таких случаях — тебе что есть человек, что нет… Помог ты ему — хорошо, но если нет — разве это всколыхнет тебе сердце? Это помощь холодная, бессердечная. А вот любить кого-то конкретного — это большой труд. Нужно принимать его таким, какой он есть, сносить все недостатки, мучиться, когда кажется, что любовь проходит… вот это настоящая любовь.
— То есть лучше быть во власти таких эмоций, чем просто прожить свою жизнь помогая тем, кому можешь, и любя их так, как у тебя выходит?
— Я этого не говорила. Я просто сказала, что такая любовь не принесет никому счастья. Временное облегчение — может быть, — Лея покачала головой, — но счастье — нет.
— Счастье для всех разное, — философски отнекивался я.
— А потом, — Лея не слушала меня и продолжала говорить, — все, кому ты помогал, уйдут, потому что они не привязаны к тебе, так же как ты не привязан к ним. И как тогда жить, Даня?
— Я не знаю, — безразлично ответил я, — ты задала мне вопрос — я искренне ответил.
Лея вдруг задумалась, выражение ее лица сделалось серьезным, а брови строго нахмурились.
— А если кому-то понадобится твоя помощь в течение длительного времени? Разве не все равно, как долго помогать, ведь важна мотивация и сам факт того, что ты делаешь?