Жили мы очень скромно, в двухкомнатной хрущевке, в комнатах друг напротив друга, была еще проходная гостиная. Деньги я зарабатывал и мог сам себя прокормить, оплачивал половину коммунальных счетов, еду, одним словом, все, что требовалось, по-честному помогал матери, как мог. Но конечно, о том, чтобы разъехаться или хотя бы мне на время снимать что-то вместе с приятелями, нечего было и думать.
Мать понимала мое состояние, стремилась войти в положение, уезжала на дачу на выходные, не спрашивала, когда я вернусь вечером и вернусь ли. Но мне и того было мало: в порыве чувств я хотел еще и еще. Я часто был груб, невежлив, часто у нас были ссоры, часто, слишком часто, я слышал, как она плачет за стенкой. Мне становилось совестно, но пойти и извиниться я не решался. Что сказать? Как утешить? Для меня тогда это было совершенною загадкой. Старенькая мама уже была тогда. Но теперь уж нечего о том вспоминать.
Так или иначе, однажды я поставил мать в известность перед фактом, собрал вещи и уехал к Майе. Теперь мои финансы стали еще более скромными: я продолжал помогать матери, но надо было еще платить свою часть за Майину комнату.
Она отвечала ласковым отказом на все мои попытки завязать более интимные отношения. Когда я приехал, уже в тот же вечер она даже переодевалась не у старушки-соседки, а в той же комнате в углу за шкафом и не просила меня отвернуться, как бы давая понять, что мы совершенные друзья и в физиологическом смысле друг для друга не существуем. Когда я посмотрел на нее удивленно, она только улыбнулась и, томно закатив глаза к потолку, потянулась через кровать и щелкнула мне по носу.
Так я и остался «с носом» до конца нашего знакомства.
Ей вообще не нравились такие люди, как я. Нет, ей нравились молодые бездельники, которые нетерпеливо давили на звонок, а войдя в комнату, покачивая телом вверх-вниз и вытягивая вперед голову, грубым глухим голосом говорили:
— Ну что, пойдем, что ли?
Они были патлаты, худы и с кожаными напульсниками. Эти напульсники бесили меня больше всего. Как приходил такой кадр в комнату — если он носил напульсник, то сразу ставил неудовлетворительный диагноз и никогда не ошибался. Рукопожатие их было вялым и влажным, мне приходилось делать усилие, чтобы тут же не обтереть руку о штанину.
Первый раз зайдя в комнату, они стеснялись, но уже со второго раза осваивались и со мной, и с убогой обстановкой и смело, по-барски, разваливались на единственном стуле у компьютера. Я их терпеть не мог.
Конечно, это была ревность. И я не мог начать серьезного разговора с Майей об ее ухажерах, потому что уверен был, что она так — неправильно — и воспримет мои увещевания.
Иногда, конечно, были и талантливые люди, особенно летом. Видать, гастролировали: какие-то ребята из каких-то непонятных городов с историями про музыку, автостоп, природу, слеты, сходки и наркотики. Эти рассказы были как окно в другой мир — мир мятежный, мрачноватый, где-то беспросветный и беспробудный, но — другой и оттого — манящий. Между прочим, один такой «одаренный музыкант», рассказывал, как выращивал на балконе коноплю. Жаль, что я забыл все записать.
Подобных людей я на входе в комнату чуял по походке, даже по свету глаз, и тогда вытягивал из морозильника «малышку» и с безмолвным энтузиазмом направлял горлышко гостю: дернем, дескать?
Ну, мы и «дергали».
Внезапно за этим гостем вырисовывался дикий табун их друзей и знакомых, которые «мимо проходили».
Помню, как-то раз заявился какой-то парень с невообразимых размеров собакой, как утверждал — своей. Тем не менее ему требовались большие усилия, чтобы удержать порывающуюся убежать псину. От обилия рук, кинувшихся ласкать животное, оно начало восторженно оглашать весь дом зычным визгом.
— Какая порода? — спрашиваю.
— Мы с Полканом не признаем никакого помета, кроме птичьего, — гордо ответствовал хозяин, — и «плана Путина». С этими словами он игриво подмигнул, ловко скрутил невесть откуда появившийся в руках косячок и, затянувшись, смачно выругался. Судя по нестойкой походке, сказать о нем, что он был живой человек, в ту минуту было бы крупным преувеличением.
Ни он, ни другие вовсе не были исключительно замечательными или даже интересными людьми. Зачем я проводил среди них время? Они весело отзывались на мое предложение выпить, и только, после двух-трех неумелых Майиных аккордов ласково, но совершенно безапелляционно вырывали гитару и играли сами. Играли без ложной скромности, свое творчество вперемешку с рок-хитами детства: «Агату Кристи», «Сплина», Земфиру. Не раз все заканчивалось тем, что, утомленные многочасовым боем по батарее, соседи делегировали здоровенного амбала утихомиривать нас в тот самый момент, когда мы начинали глумливо скандировать: «Путин — наш президент». Мы откупались новым литром водки.