И вот, в Сети блеснули свадебные фотографии, а молодожены исчезли в неизвестном направлении. На этом я успокоился, и думать про парочку забыл.
Все это случилось примерно год назад, а теперь, в тот же день, как я приехал от Галины, — я увидел сообщение от Майи: «Привет, я в Париже на два дня. Давай встретимся».
Я был удивлен, но никаких эмоций у меня это сообщение не вызвало. Терпеть не могу спонтанность и подобные известия, как будто люди нацелились на твое свободное время еще до того, как ты приехал. Я даже немного разозлился, но немедленно назначил встречу.
Есть в Париже место, которое, по общему мнению, становится все хуже и хуже с каждым годом. С каждым годом отмирает его «душа», с каждым годом больше туристов, больше пьяных задир, посредственных музыкантов, назойливых продавцов спиртного. Об этом пел еще Азнавур, в песне «Богема» в 1965 году. Имя месту этому — Монмартр. Спросите любого приезжего, на долгое время или просто туриста, — и они взахлеб расскажут вам, как когда они были молоды, то ходили по маленьким уютным улочкам вокруг горы, провели незабываемый вечер на ступенях Сакре-Кёр, посмотрели на город с высоты, познакомились с людьми со всего земного шара, крепко выпили и даже, в особенно запущенных случаях желания «прикоснуться к Парижу», прокатились на фуникулере. И тут же вам добавят, что Монмартр «не такой, как был вчера», что весь южный, туристический склон опошлился, оказался заполонен пьяными, что появились торговцы спиртным прямо на ступенях, чего раньше не было, что вместо душевных импровизаций появились какие-то паршивые музыканты-«резиденты».
Как и в 65-м, прошлое Монмартра романтизируется до невообразимых высот и имеет мало общего с реальностью. Тем не менее любители Монмартра из числа жителей Парижа обходят ступени Сакре-Кёр стороной, предпочитая найти себе укромный уголок, проводить время на северной части склона или же вовсе искать себе друзей, живущих в округе, и напиваться там.
Я же принимал безумное нашествие туристов на Монмартр как должное и не жалел о том, что ушло, — быть может, потому, что никогда по-настоящему не привязывался к этому месту.
Майя была впервые в Париже, поэтому мы все-таки пришли к ступеням Сакре-Кёр и немедленно выпили первую бутылку. До этого я порядком протоптался у выхода из метро и уже было собирался рассердиться, но, как обычно, получив шокирующее теплое приветствие, тут же все простил. Майя болтала о всяких мелочах, рассказывала о своем городе, его истории и людях. Видать, она что-то читала об этом, но, как обычно, выборочно: ее рассказ был сумбурен, и я уже потерял его нить, а просто смотрел в ее ласковые глаза. Девушка улыбалась мне, дышала в ухо, и я чуть не потерял голову, радуясь концу долгой разлуки. Раздражительности как не бывало. Майя располнела, о чем я тут же ей сообщил. Она ущипнула меня за нос.
Мы пришли к собору и в шумной толпе подождали, пока освободятся места на ступенях. Пробираясь к ним, чуть не опрокинули чье-то стоявшее на земле пиво. Майя видом, конечно, впечатлилась.
Начали с того, что долго высчитывали на пальцах, сколько лет мы не виделись. Выяснилось наконец, что около пяти.
Потом я попросил ее рассказать. Как я понял, ее муж — выходец из семьи поволжских немцев. Одной из тех семей, где все — чистокровные немцы, и все — уж бог знает в каком поколении — родным считают русский. Из часового рассказа Майи я будто прослушал курс истории России двух последних веков. Здесь было все: и служба Российской империи, и большие доходы, и революционеры, и беглецы, и дальние родственники по оба фронта обеих войн, и переселение в Казахстан, и возвращение в Германию. Чего только не бывает! И все — чистокровные немцы. Похоже, что принцип — родниться только со своими — соблюдался неукоснительно. Я даже подумал мгновенно, а не поискать ли мне корни своей семьи? Но тут же раздумал — на что они мне?
Одним словом, я остался впечатлен Майиным выбором. Она, похоже, нашла основательность, которой ей не хватало. Кроме того, чувствовалось, что человек он хороший: в глазах была та же нежная внимательность к маленьким глупостям, ко всему мелкому, уютному, к свободе и друзьям.
Я прямо и сказал об этом Майе. Она смутилась, подняла брови, и на лбу ее собрались морщинки.
— Да, я сразу поняла, что он лучше всех.
Это сказано было с удивительной искренностью. Я завидовал ей, как всегда. Уметь чувствовать так сильно, так хорошо — я мечтал об этом всю свою жизнь, но не умел. Я каждый раз думал — может быть, это я — какой-то неправильный, может быть, это я — бездушная сволочь?