Так было и у Майи. Ее расстраивало, что люди здесь почему-то жили своими жизнями, даже соседей по лестничной клетке не знали. С русскими общаться через несколько месяцев расхотелось, потому что все одно и то же, и скучно, и как-то мелочно… Большинство мужниных друзей были немцы, Майе же немецкий не давался.
Я видел их вдвоем, жену и мужа, их лица, словно оторванные от тел, выплывающие во тьме кухни, и чувствовал, как Майя решалась на откровенный разговор:
— Ты спросил?
— О чем?
— Как — о чем? Про работу!
— А, да, — не очень убедительно соврал Владимир, — спросил.
— Ну и?
— Нет, не повысят.
Молчание. Так странно было слышать все это.
— Врешь ты, — зло заметила Майя, — ничего ты не спрашивал. Врун несчастный!
— Да спрашивал я!
Но это было еще более неубедительно.
В кухне повисло молчание. Вилки как будто нарочно стали стучать громче обычного, а любое движение вызывало маленькую бурю. На ветку за окном села птичка. Видимо, она чирикала, но звука не было слышно. Под ее тяжестью ветка закачалась, делая плавные, широкие движения, упруго подбрасывая птичку вверх. Налетел порыв ветра, и она упорхнула.
— Я сегодня поползала в Сети, по форумам опять, — Майя снова начала говорить с напористым энтузиазмом, — вроде как в Италии или Люксембурге проще иммиграционные условия для нашего случая. Может, мы сможем туда переехать? Ты ведь раньше неплохо знал французский, а итальянский — он еще проще…
Владимир посмотрел на жену как на маленького ребенка. Убедившись, что она не шутит, он поставил диагноз:
— Сумасшедшая. А ты английский учила, а немецкий — он еще проще. И что же? Вас из дас? Натюрлих?
— Ты издеваешься надо мной, — прошептала Майя.
Послышался мученический вздох.
— И нечего вздыхать! Ты мужчина!
— И что я должен, границы отменить?
— Нет, да сделай что-нибудь! Ты всегда спокоен, черт, ты постоянно спокоен!
Майя всплеснула руками, вскочила и забегала, как ошпаренная.
— Отец связался с какой-то проституткой — он спокоен, семья нас игнорирует — он спокоен, на работе задвигают — он спокоен, моя мать умирает — он спокоен. «Так уж сложилось!» — только одну фразу и слышу. Сидит себе на рояле играет да свечки жжет, да медитирует. Иди к черту со своим пацификом, ты когда-нибудь будешь делать что-нибудь?
— А я не делаю? Мы на улице живем?
Пока Владимир держался.
— Нет, но ты хоть бы изображал интерес, хоть бы обсуждал со мной. Мне это важнее всякой остальной ерунды. А ты — о чем угодно, только не об этом. Может, я за соломинку хватаюсь, но стоит попробовать!
— Что стоит попробовать? Да мы же обсудили миллион раз! Никак не получается. К семье я не пойду: они пока не могут принять твою славянскую кровь, ты же знаешь. Пусть пройдет время, они привыкнут…
— Дальше, — продолжал Владимир, — сами мы ее перевезти не можем — денег нет. Переехать куда-то мы не можем, потому что ты и немецкого не знаешь.
— Что я, виновата, что не знаю вашего проклятого языка? — раскричалась Майя. Появились слезы.
— Черт тебя возьми, опять слезы, — завелся Владимир, — да я-то тут при чем? Я, что ли, тебе его учить не велю? Ты не работаешь, живешь в нашей среде уже год — а до сих пор боишься в магазине хлеба купить.
— «Нашей среде»? Какой «вашей» среде? «Нашей среде», — у Майи началась истерика. — Да кто со мной готов разговаривать? Ты, когда в полночь с работы приходишь?
— Ты бы на курсы пошла, я тебе все время говорю! Нет, тебе там не нравится! Ах, там не духовно! Ах, там не эстетично! Ах, от спряжений голова болит! Заставлять себя надо! Думаешь, я от хорошей жизни в полночь-то прихожу? У тебя только ты сама на уме. Почему ради нас не можешь себя пересилить? Дер-ден-дем-дес! Что это, квантовая физика — немецкий? С ним ты бы хоть какую-то приличную работу нашла. А с работой — может, и семья моя тебя бы приняла, раз увидела, что ты стараешься. Они ведь тебя иначе как за прохиндейку и лимиту не считают!
Это было нечестно и — совершенно верно. Майе не хотелось запираться в душной комнате с другими такими же учениками, нудно зубрить спряжения. Она просто не могла делать этого! Как так можно бездушно учить языки! И вообще, языки — это не ее, совсем не ее! И он это знает, он и сам — да, безвольно, но согласился: «Раз не любишь, то — не ходи»! Вот специально сказал это сейчас, чтобы своим каменным спокойствием еще больше расстроить ее! Майя разрыдалась и выскочила вон из кухни.