Площадь Монж
В начале лета я получил письмо от Леи. Открыв почтовый ящик, я немедленно узнал ее почерк и был донельзя взволнован: это была ее первая, и — судя по увесистости письма — последняя весточка. Девушка игнорировала мои письма по Сети. Сейчас же Лея написала мне что-то, о чем думала полгода, там что-то крайне важное, и я — единственный, кто сможет вполне ее понять, подумал я — и был прав.
Мне не хотелось торопиться открывать письмо: была суббота, хорошая погода, но без особенных дел, и я решил обставить чтение со вкусом, как понравилось бы Лее, — и поехал в чайную при Парижской мечети.
Спросив чаю и сластей, я уселся читать в уголке дворика так, чтобы удобнее было разглядывать людей.
«Привет, Даня!
Как ты там? Я, ты знаешь (а впрочем, ты все обо мне знаешь), часто думаю о тебе. Хотя какой глупый вопрос, „как ты?“ — ты не находишь? Ты же все равно не сможешь мне ответить. Но уж надо как-то начинать.
Собственно, первые дни мои в России были, конечно, грустными. Ко всему надо было привыкнуть. Странно было даже говорить на русском в повседневной жизни, с друзьями: я ведь почти ни с кем не общалась за два года. Из Парижа я полетела в Москву, где друзья начинали собственный бизнес и пригласили помочь. Там прошла осень и почти вся зима, а ближе к весне я вернулась домой, чтобы продолжить работу уже там.
Промерзшая насквозь Москва оставила тягостное впечатление. Бесконечно тянущиеся клубки дорог — я запутывалась в них, как в лабиринте Минотавра. Тесея на горизонте тоже не появлялось.
Конечно, совсем другое встретило дома: семья, друзья, бывшие коллеги и случайные знакомые — все были рады меня видеть, со всеми надо было пообщаться, переговорить, рассказать обо всем, — тебе это знакомо. Когда я говорила, что не смогла поступить, тут же получала новую дозу похлопывания по плечу и утешений о том, что все, мол, к лучшему, что в том, что она вернулась в Россию наверняка есть какое-то определение свыше.
Но ты знаешь, я должна тебе признаться — я ведь все-таки поступила тогда в „Париж первый“… Но я не хотела оставаться. Почему — наверное и сам догадываешься. Я тебе не сказала, потому что объяснять ничего не хотелось».
На этом месте я прервал чтение. Лея не изменяла себе: романтичность и самолюбование было ее неотъемлемой частью: она, конечно, представляла, какое впечатление на меня произведет это признание. Она рисовала себе в воображении, как я приду в смятение и задумаюсь, как начну перебирать наши отношения и осознаю, что я упустил, и т.п.
Конечно, этого ничего не случилось. И не потому, что я обо всем знал заранее, — просто чувства испытываешь, когда они есть, а если романтичная девочка напридумывала себе в голове роман, который до сих пор переживает, — то я не виноват.
Людей в кафе заметно прибавилось — солнце залило внутренний дворик мечети, оставляя на посетителях ренуаровские тени. Это было мое любимое чайное заведение в городе — ничего лучше, чем сладкий мятный чай с пахлавою, в Париже не сыскать. Туристов почти нет, хотя это кафе значится во всех мало-мальски приличных путеводителях.
Я вернулся к чтению.
«Все казалось мне дома в новинку: и лица, знакомые с детства, и улицы, и площади — дохнули новой задорной свежестью. Трамваи, парки и тротуары были знакомы, но отчего-то нехожены, как одноклассник, с которым никогда не общался в школе, — вот он, перед тобой: его лицо, мимика, манера одеваться и смешно растягивать слова уж давно изучены, до последней черточки известна его ухмылка или звон голоса — но что скрывается за всем этим, какая душа — один бог ведает! Когда по-зимнему белый солнечный свет вдруг заливал мою комнату в нашей квартире, я и сама становилась словно частью этого света и всякого мельчайшего атома вокруг. Корка льда, сосулька с крыши, каждая птичка на подоконнике, детская площадка во дворе — все это было мое, и не только мое, а мною самой. Я наконец чувствовала, что была дома.
Ты знаешь, что самое удивительное? Когда все первые встречи были кончены, волна первых восторгов отхлынула, я начала ждать, когда появится тоска по Парижу, но время шло, а ее не было. Более того, Париж и все с ним связанное словно разом отступили. Как актеры, растворяющиеся во тьме сцены, ушли те знакомые, как не было их. Вся поездка начала казаться сном: а было ли это со мной? Неужели я была там, ходила по улицам, работала, училась? Неужели называла этот город своим? К чему это? Такая глупость!