Огромный зал, в котором держали коллекцию, напомнил ему кладбище. Мечи и доспехи – все они носили внутри почти угасшее эхо, которое Мелькор различал, будто далекое пение на множестве языков. Здесь были, словно куклы со стеклянными глазами и чучела, маленькие погибшие корабли и наколотые на булавки бабочки. На стене висел треснувший алый щит с гербом в виде золотого льва. Был клинок, который держала мраморная женская рука, будто протягивая его из стеклянной водной глади.
Он остановился возле неприметного золотого кубка.
«Чаша Изольды».
Кем она была? И кто она была до того, как затихла здесь, в этой глуши?
Кладбище, где умирали существа вроде него, потому что превращались в развлечение. Крики их, запертых в этом доме, слышались все тише – и замолкали навсегда.
«Не та игрушка, человек. Я – не игрушка».
Сабли Майрона, украшенные рубиновыми волчьими головами, покоились на подставке у окна.
«Но ты-то. Неужели и ты меня не слышишь?!»
За окном глубокой ночной синевой куталось небо, и в нем просыпались звезды.
«Звезды. Твоего голоса тут тоже не слышно, Тинталлэ. Хоть что-то».
Когда за спиной раздались шаги, Мелькор резко обернулся – будто живой.
Сколько лет они не виделись? Или, может, веков?
Майрон. Тень ледяного золота, подсвеченная отблесками раскаленного железа из кузниц и брызгами крови. Ручной зверь.
«Может быть, и другие – тоже проснулись? Но где они?»
Он пошатнулся, озираясь сонно: слишком живым, слишком материальным жестом.
«Ты всегда так делал. Там – всегда».
А потом увидел его.
- Это ты? – голос прозвучал неожиданно сильно, но легко. – Правда – ты?
- Я, - Мелькор смотрел на него, не мигая. И повторил, уже мягче и словно твердо уверенный в сказанном. – Я.
Майрон замер, колеблясь неуловимое мгновение. Но стоило ему минуть – он быстрым шагом пересек залу, раскрывая руки навстречу Мелькору.
Объятие оказалось настоящим. Может быть, из-за того, что они, призраки в здешнем мире, все же могли касаться друг друга.
- Я все знаю, - Майрон говорил тихо и быстро, глядя ему в глаза. – Я знаю, что они сделали. Я услышал тебя – и проснулся. Я видел Фелагунда и его сестру. Их забрали другие. А кто еще – не знаю.
«Значит, услышали».
Мелькор не успел ни обрадоваться, ни разгневаться. Их прервали шумные шаги и голоса – а потом в зал, мимо них, незримых, прошла компания мужчин, ведомая тем коллекционером, который владел домом.
Майрон рядом с ним ощерился, словно зверь. Сцедил холодным ядом:
- Я убью их.
Мелькор молча кивнул, глядя на то, как люди, не замечая их, изливали по зале многословные и бессмысленные похвальбы самим себе и своему богатству – состязались в том, какие вазы стоят в их домах и какие платья носят их жены, и более всего хвастался хозяин дома.
Ему надоело.
Он изо всех сил топнул ногой по деревянному полу – и стойка со шпагами и мечами в дальнем углу зала обрушилась, треснув пополам. Мужчины отшатнулись, и разговор смолк.
- Пошли вон, - Мелькор не рассчитывал, что его услышат, но хозяин дома побледнел и принялся озираться, будто до ушей его гостей и впрямь долетели эти слова. – Это не принадлежит тебе, ничтожество, ни за какие деньги этого мира.
Может быть, и не так громко. Но Мелькор знал, что слабый шепот, звенящий на грани понимания в ушах, может быть еще страшнее, чем крик.
Эрухини в Ангбанде всегда пугались его сильнее.
Он порадовался, когда люди оставили их.
Джон Малкольм Уотерхауз слыл известным коллекционером оружейных диковинок в Уэльсе. Инцидент с обрушившейся стойкой для оружия был досадным, но не первым – множество вещей, которые он покупал, обладали… яркой историей.
Он проснулся среди ночи так, словно что-то ткнуло его в бок. Духота в спальне стояла страшная: жар, как в разгар апреля в Индии.
И страх. Необъяснимый давящий ужас был похож на воду, пролитую на голову – он не боялся и умом понимал, что дома бояться нечего (не джунгли же, право слово!), но страх не проходил.
Когда краем уха ему показалось, будто он слышит смешок, то тщательно объяснил себе, что подобный звук непременно издает щеколда в окне.
А затем крик застрял у него в горле.
На его столе – абсолютно сама собой! – зажглась настольная лампа. Она бешено замигала, будто кто-то без конца включал и выключал ее.
«Это наверняка сон. Без сомнения – сон!»
Но железный лязг он уже ни с чем не мог перепутать.
Огромные доспехи – те самые, которые он купил только сегодня! – попросту зашли в комнату, и тот, кто носил их, оставался незрим.
В свете бешено мерцающей лампы блеснул темный, словно уголь, и подсвеченный жаром огня силуэт.
- Поговори со мной, человек, - голос был жуткий. Вкрадчиво-мягкий и низкий, он заполнял все пространство целиком.
Но едва сэр Малькольм услышал его, ему захотелось умереть, лишь бы не слышать его еще раз.
- Ты так хотел познакомиться с нами, что украл наши вещи, - подзадорил его второй голос. Хриплое рычание зверя. Не лучше первого. Если не хуже.
Язык прилип к небу, пижама промокла от пота. Он вжался в изголовье постели, переводя взгляд то на темную фигуру за столом, которая мельтешила в калейдоскопическом рыжем мигании лампы, то на отблеск лат.
- Чт… кто…?
Он едва выдавил это из себя и был готов разрыдаться от идущего извне навязанного ужаса, как ребенок, пусть остатками разума сознавал, что это не так. Доспехи не могли разговаривать, тени не могли ходить по дому, но…
Внутри похолодело, когда прозвучали ответы.
- Охота.
- Гнев.
- Месть.
- Смерть.
Краем уха, едва сознавая происходящее, сэр Джон Малкольм услышал еще один звук. Тихий шелест, который заполнял комнату.
А потом мигание лампы прекратилось, и на несколько мгновений она засияла так ярко, что он увидел источник звука.
Сотни змей покрывали пол комнаты подвижным живым покрывалом. Они шуршали и шипели, и льнули к чему-то, что носило доспех, как будто нежно. Черные, золотисто-рыжие, красные, голубые, зеленые – будто все сползлись на им одним понятный зов.
Змеи поднялись кобрами, глядя на сэра Малкольма.
И все, как одна, прыгнули к нему.