Надо отдать должное родителям — они не отказались от меня, не выгнали прочь из дома. Но с тех пор я стал изгоем даже в собственной семье. Даже в обычные дни, сталкиваясь глазами с отцом или матерью, я читал в их взгляде страх и настороженность. Что же тогда говорить о днях полнолуния? Моя комната превратилась чуть ли не в тюремную камеру: решетки и ставни из толстых дубовых досок на окнах, такая же тяжелая дубовая дверь на прочном внешнем запоре. Однажды я увидел, как отец кладет на ночь под подушку пистолет, заряженный серебряными пулями. Тот самый пистолет, которым он убил ТОГО оборотня. На мой вопрос — зачем это, он только неопределенно хмыкнул и сердито отправил меня в свою комнату.
Мне запретили общаться с другими ребятами и забрали из школы. Теперь моим обучением занялась мать. Я видел — как тяжело ей дается общение со мной, но ничего не мог понять. Подобное поведение родителей очень обижало меня. Вспышки немотивированного отцовского гнева и постоянные слезы в глазах матери… Я стал запираться в своей комнате уже добровольно и читал. Читал, читал.… Вскоре в доме не осталось ни одной книги из огромной отцовской библиотеки, которую бы я не знал от корки до корки. Я научился размышлять. И в тринадцать лет мыслил, как уже взрослый человек. Но и тогда я не понимал причин поведения родителей.
Как-то раз я случайно услышал обрывок их разговора. Резко и с болью в голосе отец говорил: — Он растет. Скоро он станет опасен для окружающих.
Что ответила мать, я так и не расслышал, говорила она тихо и жалобно. Дверь, к которой я прислонился, скрипнула, и мне пришлось быстро скрыться, чтобы не попасть на глаза рассерженному отцу.
Так продолжалось лет пять или шесть — оторванность от окружающего мира, опасливые взгляды родных, кошмарные приступы…. А однажды отец забыл запереть мою дверь…
Очнулся я уже на следующий день где-то в глухом переулке. Раненое плечо сильно кровоточило. На губах ощущался металлический привкус крови. Я до сих пор не знаю — успел ли отец выстрелить до того, как я бросился к матери. Надеюсь, что да. Бегство из города было стремительным. Я бежал от преступления, которого, может, и не совершал, от своего страха.
Затем потянулось время странствий. Три года…пять лет.… Скоро мало кто мог похвастаться таким знанием магического мира, как я. Мне нравилось путешествовать. Города, небольшие деревни, места, где никто и никогда не бывал — все это я знал, как свои пять пальцев. Но никогда больше я не возвращался в город моего детства, тот город, где произошло то, что полностью перевернуло мою жизнь.
* * *
Со временем я сильно изменился. От напуганного и неуверенного в себе паренька не осталось и следа. Я научился давать отпор тем, от кого мог ожидать неприятностей, стал спокойнее относиться к самому себе и более-менее научился самоконтролю при приближении процесса. Но по-прежнему сторонился людей. И, останавливаясь волей случая в том или ином городе или деревне, я старался подобрать жилье в малолюдном месте. Теперь пришло понимание слов, сказанных когда-то отцом: «Он становится опасным для окружающих». И страшнее всего было то, что он оказался прав…
Странно, но тот раз я запомнил очень отчетливо. Возможно ощущение первой жертвы, первой крови стало столь шокирующим открытием для звериного сознания, что проникло гораздо глубже и смогло затронуть человеческий разум.
В те дни я зарабатывал себе на жизнь тем, что помогал одному деревенскому кузнецу. Он изготавливал мечи для короля одной небольшой страны; а я накладывал на оружие простейшие заклинания. За день до полнолуния я попросил своего временного хозяина пару дней отдыха, сославшись на некое недомогание. Ни о чем не подозревающий кузнец согласился. Как всегда в такое время, я ушел подальше от людей и направился в лес, заранее подготовленному логову.
Присутствие поблизости человека я… нет, не я, а тот монстр, который вселяется в меня, почуял сразу. Запах свежей крови одуряюще ударил в ноздри, заставив потерять голову. Возможно, прежде мне просто везло.… А теперь я — зверь бросился по следу. Бедный парнишка — местный знахарь — он заплутал в лесу, собирая травы для своих зелий. Наверное, в темноте споткнулся о какую-то корягу. Сейчас, сидя на поваленном дереве, он пытался при свете полной луны перевязать ногу. Яростно сверкнувшие красноватым огнем глаза, черная тень — последнее, что он успел увидеть в своей недолгой жизни. Прыжок, короткий крик страха и боли, болезненно-восхитительное ощущение плоти на зубах — это впечаталось в мою память навсегда.