«ТО ЧТИТЕЛЬ ПРОМЫСЛА, ТО СКЕПТИК, ТО БЕЗБОЖНИК…»
8 октября 1773 года в Санкт-Петербург въезжала карета. Серая пелена затянула небо, шел не то дождь, не то снег, отчего улицы покрылись мокрой грязью. Карета принадлежала камергеру двора ее императорского величества Екатерины II Семену Нарышкину. Рядом с хозяином сидел шестидесятилетний человек с огромным лбом, узким пронзительным лицом и орлиным носом. Он выглядел измученным и больным. Закрыв глаза, съежившись, сидел спутник вельможи в углу кареты.
«Мой бог, — думал он, — какая невыносимая боль! Эти беспрерывные толчки! Эта унылая погода! Когда же мы приедем, наконец? И останусь ли я жив? Нет сил терпеть подобные мучения!»
Карету снова тряхнуло, старик застонал. У него было ощущение, что ему всадили нож в живот и режут кишку.
— Сударь, — обратился к нему Нарышкин, — мы уже у цели. Взгляните, вот она, Северная Пальмира.
Его спутник открыл глаза и нехотя выглянул в окно. Боль немного отпустила его. Как некстати эта болезнь! Сколько времени он собирался сюда, в Россию, к русской императрице!
Никогда еще не покидал он родной Франции, впервые в жизни решился на несколько месяцев расстаться с привычным домом, обожаемой дочерью, любимыми книгами.
Позже он будет уверять, будто никогда не раскаивался в том, что совершил это путешествие. Но сейчас ему худо. Поскорее бы добраться до дома, где живет его старинный друг Фальконе. Несколько лет назад русская императрица решила поставить памятник Петру I и искала скульптора. Вот тогда-то наш путешественник и посоветовал ей пригласить Фальконе. Царица в восторге от французского маэстро, и Фальконе, конечно, не подозревает, что вскоре Екатерина II совершенно охладеет к нему, и, оскорбленный ее равнодушием, скульптор поспешит вернуться на родину, даже не подождав, пока на гранитном камне появится его прекрасное творение — Медный всадник. Впрочем, это произойдет через одиннадцать лет, а пока Фальконе осыпан милостями, и этим он обязан своему парижскому другу, который с нетерпением ждет, когда он сможет расположиться в отведенной ему комнате и отдохнуть от изнурительной дороги.
Больше двух месяцев длилось путешествие. Ехали не спеша, скорость невелика — несколько верст в час, да еще бесконечные остановки. Нарышкину не хотелось утомлять спутника долгими перегонами, старик с трудом переносил тряску.
Пока ехали по Европе, дороги были вполне сносными, а уж как въехали в пределы матушки-России, да еще в осеннюю распутицу, тут французский гость совсем занемог. Иногда лошади застревали посреди дороги, приходилось идти за подмогой.
— Эх раз, взяли, эх два, взяли, — налегая на карету, весело кричали мужики. Француз слушал непонятные возгласы, косился на Нарышкина и снова начинал разговор, глубоко волновавший его.
— Нет, сударь, ничем это оправдать невозможно, да и не должно, — он выкрикнул последнее слово. — Петр ваш великий император, вырвал страну из варварства. Слышал ли мир ранее о Руси? Почти что нет. А теперь? Только и разговоров повсюду, что о вашей стране. В одной лишь Франции за последние годы сколько книг появилось о российской истории. Даже Вольтер не удержался от соблазна и сочинил историю Петровского времени. Да что толковать! В Париже на каждом шагу кафе, магазины с названием «Россия». Воистину русская нация нынче в моде. И заслуженно: кто победил шведов, кто разбил пруссаков? Великая держава появилась на земле. Но как совместить прогресс с рабством?
— Избавь вас бог, — предостерегающе заметил Нарышкин, — при нашей всемилостивейшей государыне оное слово употребить. Очень она гневаться изволит, когда слышит о рабах.
Собеседник не успевает ответить, как Нарышкин объявляет:
— Вот и обитель нашего уважаемого маэстро. А лучше, право, поехали бы ко мне, я вам целый этаж отведу.
— Что мне делать с целым этажом, — усмехнулся старик, — всю жизнь прожил с семьей в нескольких комнатах, в коих повернуться негде от книг.
С большим усилием вылез он из кареты, отвергнув помощь подскочившего лакея. В доме уже заметили прибывших, двери подъезда распахнулись, и сам хозяин бросился на шею гостю. Нарышкин не спешил отъехать, наблюдая встречу.
— Ах, мой друг, — захлебываясь, тараторил Фальконе, — что за радость, как счастлив я видеть вас здесь.
Однако на лице его было заметно некоторое замешательство.
— Государыня ждет вас не дождется. Где же вы провели столько времени? Мы ждали вас в августе, в сентябре, а нынче уж октябрь!
— Потом, потом поговорим, — отмахивается старик. — Устал, нет сил. Простите, что столь неучтиво прерываю вас, но измучен сверх меры, должен немедленно лечь. Куда прикажете следовать?