— Ах, мой друг, — начал Фальконе, — я в отчаянии. Видите ли, неожиданно нагрянул мой сын, а особняк чересчур мал…
Он не договорил. Гость, на лице которого сначала появилось изумление, потом ярость, повернувшись к дверям, заметил все еще стоявшую у подъезда карету. Не сказав Фальконе ни слова, старик быстро пошел к карете.
— Вы мой спаситель, — с жаром обратился он к Нарышкину, — какое счастье для меня, что вы замешкались!
И они едут во дворец вельможи, в центр города…
На следующий день колокольный звон и пушечная пальба подняли его с постели. Француз подошел к окну. Перед ним расстилалась огромная площадь. Мимо нарышкинского дворца тянулась блестящая процессия. Засмотревшись на золотую карету, вокруг которой скакали красавцы гвардейцы, и догадавшись, что это карета царицы, гость не сразу расслышал голос хозяина.
— Вы позволите, мой друг?
Нарышкин тоже подошел к окну, сказал:
— Государыня изволит ехать из дворца в собор на венчание его высочества Павла Петровича.
— Кто же невеста?
— Вы не знаете? — изумляется Нарышкин. — Дармштадтская принцесса Вильгельмина, а отныне, после православного крещения, Наталья Алексеевна.
— Вот как, — протяжно произносит гость и живо спрашивает: — Скажите, это верно, что наследник очень способный юноша?
Вельможа не спешит с ответом. Да и как ответить? Императрица не жалует единственного сына, держит его на расстоянии. Что сказать иностранцу? Впрочем, он, кажется, и сам понял что-то, усмехнулся.
— В Европе говорят, что императрица близко не подпускает сына к государственным делам. Умно ли это? Ведь ему править такой огромной и трудной страной, надо бы приучать, а так он может предаться жизни праздной, в чем вижу немалую опасность! Екатерина женщина гениальная, а с сыном ведет себя простодушно.
Нарышкин снова промолчал: слишком вольно отзывается француз о русской государыне, как о своей соседке или родственнице.
На разные голоса поют колокола. Забыв о российских делах, слушает гость печальные, величественные, торжественные звуки, и на лице его проступает чуть растерянная улыбка.
«Зачем я здесь? — подумал он. — Странная, чужая страна. И как ужасно пахнет дымом в этом роскошном дворце. Какие прекрасные картины: о боже, но на них копоть!» — Он проводит пальцем по раме, подносит палец к глазам, качает головой: ну конечно, копоть!
Нарышкин заметил его движение, подошел к картине, тоже провел пальцем и, побагровев, закричал:
— Тишка, сукин сын, запорю мерзавца!
Быстро вышел из комнаты. Гость, не поняв ни слова, недоуменно проводил его взглядом.
Однако ему некогда было размышлять о нелепостях русской жизни: появился слуга с сообщением, что завтра ее величество желает видеть приезжего своим гостем…
Две недели длятся празднества по поводу бракосочетания великого князя. Балы сменяются маскарадами, каждый вечер в Зимнем дворце спектакль, а на улицах шумят народные гуляния: фейерверки, карусели, пляски.
Среди блеска и суеты государыня не забывает о приезжем. Одетый в черное, он странно выделяется на блистающем серебром и золотом фоне придворных туалетов и мундиров.
Нарышкин, увидев его в первый раз перед отъездом во дворец, ужасается:
— Вы едете в черном сюртуке?
Старик равнодушно пожимает плечами:
— Я всегда хожу в черном. Стоит ли утруждать себя такой безделицей, как размышления о цвете платья!
«Это уж слишком неучтиво, — думает вельможа, — во дворец к русской государыне нельзя явиться в том же костюме, в котором ходят в чулан».
Однако вслух он ничего не произносит.
Впрочем, через несколько дней Екатерина прислала в подарок одежду, дорогую шубу, муфту. Теплые вещи пришлись кстати: зима начиналась вяло, без снега, но все время дули холодные, пронизывающие ветры, у гостя постоянно стыли руки и ноги, болело горло. Снова и снова возвращалась мысль, что зря затеял он путешествие, как хорошо было бы сидеть за своим столом, беседовать с друзьями. Но он был весьма обязан русской императрице, она многое для него сделала.
Для знаменитейшего литератора, публициста и ученого Дени Дидро, чья фамилия — тогда и позже — часто переиначивалась на русский лад в Дениса Дидерота.
Для людей пушкинской и декабристской эпохи Дидро, вместе с Вольтером, Руссо, был одним из тех гигантов, с которых начались великие мировые бури конца XVIII — начала XIX веков: Французская революция, Наполеон… Одна из строф замечательного неоконченного пушкинского стихотворения, посвященного Французской революции, начиналась словами: