Может быть, только под влиянием вольной печати Филарет и другие столпы церкви, выдержав «провинившегося» два года в заключении, позволили ему сложить с себя монашество и навсегда покинуть «их ряды»…
Так продолжается «заочный поединок»… За несколько тысяч верст от Москвы Герцен продолжает быть свободным оком России, которое все видит и проникает во все намерения. Однажды случилась такая история: в Брюсселе служил почтенный русский посол Николай Александрович Орлов, раненный в Крымской войне, сын шефа жандармов (и племянник декабриста Михаила Орлова). С юности его очень волновал вопрос о необходимости отменить телесные наказания, как унижающие человеческое достоинство. Однажды он посылает записку о том на царское имя. Документ был передан Александром II на рассмотрение Филарету, все, конечно, держалось в глубоком секрете… И вот архипастырь приготовил ответ Орлову: «Записку о телесных наказаниях с христианской точки зрения», где было одиннадцать возражений против отмены розог в России; среди доводов митрополита были, например, такие: «Раньше, когда были очень тяжелые наказания за преступления, то многие, пройдя через эти наказания, очищались и становились лучше, а если отменить эти наказания, то как же преступник будет очищаться?»
Другой довод — еще более иезуитский: если не бить, надо расширять тюрьмы, а тюрьмы лягут тяжким бременем на народ. Значит, телесные наказания выгодны народу, так как меньше стоят!
Как ни была секретна эта переписка, прошло всего несколько месяцев, и — о, ужас! — все это было напечатано на страницах «Колокола», да еще как: в виде примечаний была опубликована вполне серьезная статья против Филарета, которую написал престарелый декабрист Николай Тургенев; он ловил Филарета на противоречиях, если чем сильнее наказание, тем больше очищение, то почему бы не пытать по-старинному: не рвать ноздри! Затем Тургенев доказал, как выгодно Филарету, чтобы народ был под розгой: ведь это унижает в нем человеческое достоинство — и тем легче подчинить его вере, церкви…
Написал от себя про эту историю и сам Герцен, он оценил это «архипастырское розгословие» и сказал, что митрополит «идет рука в руку с палачом, истязателем и грабителем».
Герцен и Николай Тургенев, конечно, не убедили Филарета, как и Филарет Герцена, но десяткам тысяч людей было предложено выбрать, кто прав?
Герцен и Филарет умирают почти в одно время: Филарет на 85-м году жизни в Москве, родном, любимом герценовском городе; Герцен окончил дни на чужбине, очень далеко от Москвы, от той улицы, которую через полвека назовут его именем, прожив неполных 58 лет.
Те слова, которые митрополит десятки лет произносил о любви к ближнему, произносил со всем умом и умением, служили «особенному богу», трудно отличаемому от Николая I и Александра II.
Слова о любви к людям не уставал повторять и Герцен. Любовь к ближнему, свобода, создание «царства божьего» на земле… Но кто же из них двоих сделал больше — церковный деятель или материалист, революционер, едва избежавший анафемы?
Филарет выделялся из многих ему подобных: человек способный, яркий, чей талант время от времени прорывался и даже мешал жить, пока не был подавлен железной волей, честолюбием, привычкой к неправому делу. Александр Герцен развил, необыкновенно обогатил свое изумительное дарование, чтобы однажды, незадолго до конца сказать: «Мы сделали все, что могли… Наша религия — освобождение человека…»
ТОЛСТОЙ ОТЛУЧАЕТ…
Начало XX века, 1901 год. Начинается эпоха небывалого расцвета всех наук, невиданного подъема промышленности, эпоха всемирного прогресса.
Россия входит в новый век страной нищей, отсталой, где большая часть населения бесправна и безграмотна. Россия входит в новый век страной бурной, мятежной, непокоренной, народом Ленина, Чехова, Менделеева, Толстого…
В 55-й день нового столетия, 24 февраля 1901 года, «Церковные ведомости при святейшем синоде» публикуют «определение» об отлучении Льва Николаевича Толстого от церкви. В тот же день эта весть по телеграфу разносится по всему миру. В. Г. Короленко заметит: «Отлучение от церкви, передаваемое по телеграфной проволоке, парадокс, изготовленный историей к началу XX века».
Однако это не был парадокс истории, это была давно задуманная провокация, направленная на разжигание злобных инстинктов темной, черносотенной толпы; стремление запугать, очернить великого писателя, а при случае — довести дело и до физической расправы…