Иван показался в светлом, открытом коридоре. Небольшой шкафчик в прихожей с зеркалом, тумба для обуви. Квартира просторная, обхоженная, запах нейтральный.
– Куда?
– Туда проходите.
На кровати, накрытая одеялом по грудь лежала девушка. Светло-русые, гладкие волосы рассыпались по подушке. Голова больной отвернута в сторону персиковой стены, безразличный, бессознательный взгляд рассеялся по лицу. Ивану показалось, что даже зрачки мертво застыли в одной точке и испугался, «что же ему с ней делать?»
– Она хоть слышит? – вполголоса спросил он, обращаясь к матери.
– Слышит… – подтвердила Татьяна, – но не хочет разговаривать.
– Как зовут?
– Катя.
– Ладно, вы оставьте нас, я посижу тут, попробую поговорить, – собранно произнес он, присаживаясь возле кровати.
В комнате зависла тяжелая тишина. Иван даже в мгновение потерялся, не соображая с какой фразы начать, с каких таких интересных слов резануть ее слух. Осмотрелся, на полочках стояли от золота до бронзы победные кубки, награды.
– Хм, – откашлялся Ваня, – я, Иван, пришел к тебе, чтобы помочь, поговорить и настроить тебя на выздоровление. Мама твоя, поделилась со мной, какая беда приключилась у тебя, и я очень сочувствую, что так случилось, но все поправимо в нашей жизни, – старался Иван подбирать правильные, и нужные здесь слова. Внушающим, ровным голосом говорил, и неясно от чего, как запнулся и засомневался, слышит ли она его на самом деле?
Присмотрелся – дочь Татьяны не шевелилась. А приглядевшись к лицу, увидел он бездвижно немигающие глаза, в длинных пышных ресницах.
– Если долго лежать – пролежни будут, которые потом лечить тяжело, – веско сказал он.
– Кто вы, зачем пришли, вы врач? – неожиданно спросила у него девушка, с грубоватым, явным гневом в голосе.
Значит эмоции душат ее, – понял Иван и уголки его глаз задергались от настигнутого недоумения, выкидывая, импровизируя на ходу:
– Не знаю о ком вы? Я не врач, я – горный олень! Пришел поговорить с тобой, как друг.
– А я не хочу, олень, разговаривать с тобой. Иди в горы, и оставь меня в покое!
Ваня безрадостно повел бровями, ответ ее выкосил его из диалога. Почему-то в миг расхотелось ему с ней разговаривать, но он, не сдаваясь, выложил по-отцовски, распыляя эмоционально:
– Не хочешь жить? Что же за эгоизм такой? Лежать сложа руки каждый может, а бороться – это подвиг личности. Себя не жалко, а мать что же ты на мученическую старость обрекаешь? Люди, обремененные ухаживать за лежачим больным, день, как за два стареют, – произнес он сокрушенно, – да легче матери твоей самой в могилу прыгнуть! Ее сердце стынет, глядя на тебя! Я-то уйду, но тело твое будет медленно атрофироваться, внутренние органы начнут медленно сгорать, и на протяжении нескольких лет, все больше и сильнее, пока не умрешь. Нужна ли тебе такая смерть, подумай крепко, стоит ли тот, кто тебя обидел твоей жизни? Ты молодая, начни приходить в себя! – закончил он свою пламенно – аргументированную речь, встал и вышел из комнаты.
Ему, с задымленным красным пятном на щеках, захотелось побыстрее уйти, но Татьяна скромно предложила ему поужинать. А есть хотелось. Охотно согласившись, Иван прошел на кухню.
«Голубцы по-флотски», – так называла Татьяна свое коронное блюдо, – Ване показались божественны, и он даже не смог отказался от добавки. То ли он давно не ел нормальной еды, то ли еще что, но сознание его провалилось в нереальное прошлое, происходящее вот за этим обеденным столом, где, как сейчас он всегда сидел за этим обеденным столом и ел аппетитные голубцы.
Взглянув на наручные дорогие часы, Ваня не заметил, как день за окном стерся и почернел:
– Мне пора, спасибо, очень вкусно, Татьяна, – пошел он одевать ботинки.
– Заходите еще, на обед, – пригласила его хозяйка, смущенно, не напирая.
Иван ничего не ответил, замешкался, хмыкнул чего-то под нос, уходя.
Вечером этого же дня, его дома поджидала жена, с неестественной для нее улыбкой.
– Ты чего? – спросил он с опаской, одевая тапки в тусклом коридоре.
– Ваня, послушай…, моей подруге Алке, нужна консультация офтальмолога.
– Пусть берет талон и приходит! – коротко отшил ее Ваня, раздражаясь слегка.
– Ну какой талон? Зайдет к тебе, быстренько проверишь зрение и дел то, – ловчилась уговаривать она своего мужа, с которым сама же не общалась месяцами.
Он метнул в ее сторону свой серый неулыбающийся взгляд, внимательно освежая в памяти лицо жены, как поразился: – чужой, стынущий, жалкий блеск ее зрачков окропил его брезгливостью.
– Талон, – произнес он последнее и заперся в своей комнате.
5
Чем сильнее он старался заснуть, тем дальше рассасывался и отходил от него сон. За стеной довольным голоском посмеивалась жена, разговаривая с кем-то по телефону. «Трещотка», обозвался ее Ваня, почувствовав к ней необъяснимое отвращение, озаботившись тут же, что делит с ней столько лет одну площадь. Даже горло сдавило от ненависти к ней. И не только к ней, а ко всем женщинам. «Дуры» – серчала его душа, вспомнил про дочь Татьяны. «Распласталась на кровати, глубоко обиженная, а мать слезами изливается». Пора ему о себе подумать…