Надвигались сумерки, начинало темнеть, когда он с большим трудом довез пассажира до места и вернулся домой. Дома Зельда уже зажгла вечернюю лампаду и, прикрыв глаза ладонями, начала молитву над зажженными свечами.
Пока Авраам распрягал лошадь, кормил ее, Илюсик сообщил маме, братишкам и сестренкам радостную весть:
— Сегодня были пассажиры. Мы неплохо заработали!
Авраам умылся, поздравил всех с наступающей субботой и, подходя к Зельде, сказал:
— Сегодня я должен бы пойти в синагогу и поблагодарить бога за то, что он благословил нас к субботе неплохим заработком.
— Бог простит тебе, — отозвалась Зельда. — После такого тяжелого дня ты разве в силах идти в синагогу?
Она приготовила субботний стол. Вместо двух хал, как следовало по обычаю, она положила два куска макухи, накрыв их белой скатертью.
Авраам помолился, Зельда и дети уселись вокруг стола. Авраам произнес, согласно ритуальному обычаю, молитву «кидиш» и снял скатерть, но вместо двух кусков макухи там лежал лишь маленький кусочек.
— Где же макуха? — удивленно спросила Зельда. — Ведь я приготовила на столе два больших куска, куда они делись?
Илюсик покраснел и смущенно признался:
— Я отдал макуху лошади. Она сегодня заработала на хлеб и еще будет зарабатывать. Нужно, чтобы она набралась сил.
За субботний день лошадь отдохнула, подкормилась, повеселела. С воскресенья до четверга Авраам выезжал на вокзал, но не всегда находил пассажиров. В пятницу прибыли два поезда, и он неплохо заработал. Ему хотелось обрадовать семью, но, как назло, лошадь понуро плелась, и они только к вечеру приехали домой. Он надеялся, что за субботу опять подкормит лошадь, она отдохнет, наберется сил и в воскресенье они успеют на вокзал к первому поезду. И если улыбнется счастье и будет пассажир, а то и два сразу, как это было сегодня, и если даже с ним расплатятся не так щедро, как в этот раз, все равно будет неплохо, лишь бы вернуться домой не с пустыми руками.
Наскоро поужинав, Авраам вышел в конюшню. Он собирался на ночь замесить в корыте отруби с мякиной, но, услышав, что кто-то возится в стойле, испуганно спросил:
— Кто там?
— Это я, папа, — отозвался Илюсик.
— Что ты там делаешь?
— Я хочу покормить лошадь, но она ничего не ест.
— Дай ей отдохнуть. Она очень устала. Уходи оттуда, слышишь?
— Но почему она не ест? Я принес ей макуху и немного овса, а она и не притронулась к нему.
— Я тебе уже сказал, что лошадь выбилась из сил и ей надо отдохнуть, — еще больше рассердился Авраам. — Иди домой.
Илюсик пошел из конюшни, беспокойно спрашивая:
— Почему лошадь такая скучная? Почему она ничего не ест? Неужели только оттого, что устала?
Эти мысли тревожили Илюсика, он не находил себе места. И, хотя продрог и устал за день так, что еле держался на ногах, он решил все же еще раз заглянуть в конюшню. Войдя туда, он увидел отца, который нежно гладил лошадь по крупу, по гриве. Притаившись в уголке, Илюсик услышал:
— Ешь, милая, ешь, родная, набирайся сил, ты же наша кормилица… Мы ведь сегодня с тобой неплохо заработали, и я хочу тебя овсом побаловать.
Илюсику хотелось подойти к лошади и дать ей кусок макухи, который остался у него в кармане, но он не решался выдать себя.
— Господи, неужели она заболела? — прошептал отец, и от этих слов Илюсика бросило в дрожь.
Он осторожно выбрался из конюшни и побрел домой.
— Где ты был? Мало намаялся за день? Сию минуту спать! — приказала ему мать.
Илюсик лег, но сразу заснуть не мог. Он слышал, как вернулся отец, как молча беспокойно вздыхал. Но вскоре усталость взяла свое, и Илюсик заснул.
Сквозь сон он слышал, как отец несколько раз ночью вставал с постели и выходил из дома.
Проснувшись утром, он первым делом спросил:
— Ну, как лошадь, папа? Она уже отдохнула, начала есть?
Едва скрывая волнение, Авраам промолвил:
— Кажется, лучше…
Илюсик хотел встать и побежать в конюшню, но его не пустила мать:
— Рано еще, спи. Куда тебя несет?
Уловив момент, когда она вышла из дома, Илюсик побежал в конюшню. Как и вчера, лошадь стояла в стойле и была понурой. Когда мальчик к ней подошел, она обнюхала его и отвернула голову. Корм, который на ночь приготовил ей Авраам, лежал в корыте нетронутым.
«Неужели она так и не прикоснулась к нему? — подумал Илюсик. — Но ведь отец сказал, что ей легче. Он, наверное, видел, что лошадь ночью все-таки ела».