— Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…
Она терпеливо ждала, пока девицы от семнадцати до двадцати одного года, коих здесь было несколько дюжин, закончат молитву. Я чувствовала на себе ее взгляд и не могла отделаться от ощущения, что предстоит серьезный разговор. Сцепила в замок пальцы, почувствовав резкую боль в потревоженной ладони. Спустя несколько часов кровь все еще слегка проступала сквозь повязку. После обеда придется снова ее менять.
—…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть Царство и сила, и слава во веки. Аминь.
Последнее слово было сказано чуть громче остальных и разлетелось по помещению с дружным вздохом. Я посмотрела на приближающуюся к моему месту директрису. Чутье не подвело. Она действительно пришла по мою душу. Хотя не трудно догадаться, ведь ночью из-за меня поднялся такой переполох, что никто уже не смог спать.
— Августа, — она так смотрела пронзительными черными глазами, что хотелось провалиться сквозь землю. — Как закончите трапезу, я ожидаю вас в своем кабинете. Не задерживайтесь, пожалуйста.
Я не могла понять, какие эмоции эта женщина сейчас испытывает. Злится на меня? Раздражена? Или ей вообще все равно? Тон был ровным и даже мягким. Но я чувствовала какое-то скрытое подводное течение. Не стала строить из себя юродивую, притворяясь, будто не понимаю, о чем речь, и лишь согласно опустила голову.
Пожелав всем приятного аппетита, Наталья Федоровна покинула столовую. А я села и уставилась в тарелку с еще дымящимися ароматными щами. Помешала капусту, несколько раз подняла ложку, глядя, как с нее обратно в тарелку стекает бульон. Нет, не могу.
Разломила на две части кусок хлеба, что лежал рядом на белоснежной выглаженной салфетке, и стала пальцами крошить его на еще более мелкие кусочки, понемногу отправляя в рот. Есть не хотелось. Сказать по правде, я нормально не ела с самого дня смерти деда. Кое-как осилив пол-ломтика, отнесла все оставшееся к специальному окну, где мы оставляли грязную посуду, порадовавшись, что не увидела в нем голову тетки Сары. Она-то уже знала про нож. Как теперь смотреть ей в глаза?
Как назло, выходя из помещения, нос к носу с ней и столкнулась, чуть не сбив кухарку. Хотя при настоящем столкновении, боюсь, я отлетела бы, даже не колыхнув эту дородную женщину с грузными бедрами.
— Простите, — опустила глаза в пол я, пытаясь при этом боком протиснуться в дверь. Но Сара не собиралась так просто отпускать нарушительницу. Она скрестила руки на груди и буравила меня взглядом.
— За что именно вы просите прощения? — поджала губы кухарка.
Я буквально ощущала спиной, как в меня воткнулись взгляды других девушек. Наверное, они все считают меня ненормальной. Никто так и не увидел загадочного ночного гостя. Он не оставил после себя ни единого следа. А соседки по комнате проснулись уже после того, как неудавшийся убийца скрылся. Все снова указывало на не в меру разыгравшееся воображения нервной девицы.
— За… За все, — выдавила из себя, понимая, что, если промолчу, она отсюда меня не выпустит.
Тетка Сара закатила глаза и цыкнула.
— Идите уж. И помните впредь, что кухонную утварь нельзя уносить в свои комнаты.
— Я поняла.
Боже милостивый, почему я должна оправдываться за какой-то дурацкий нож? Который, впрочем, спас мне жизнь. Что еще оставалось делать, если мне никто не верит?
Пансионат, куда меня отправил губернатор после смерти единственного родственника, считался небольшим, но престижным училищем. Только для благородных девиц. И хотя в Ракове, как и во всем Северо-Западной крае необъятной Российской Империи, большинство населения все еще исповедовало католицизм, учебное заведение, где мне предстояло провести ближайшие два года до совершеннолетия, было этаким оплотом православия.
Я не многое успела понять за те несколько дней, что провела здесь — не то состояние, чтобы слушать досужие сплетни. Однако абсолютно все знали, что наша директриса не из местных. Приехала не то из-под Москвы, не то откуда-то там еще… Очень уж сладкие условия создавал Павел l для русских дворян и помещиков, решивших переехать сюда. По правде говоря, мой дед и сам из приезжих. Но перебрался в Минскую губернию почти сразу после второго раздела Речи Посполитой еще при Екатерине ll. Тогда у него на руках уже осталась четырехлетняя внучка. Но я совершенно не помню ни путешествия, ни того, что происходило до него.
Всю сознательную жизнь считала своими домом Минск. Наш небольшой каменный особняк в самом городе, который всегда был моей крепостью. И фольварк*, где расположилась фабрика по производству сахара. Дед был прогрессивным помещиком, и когда в тысяча семьсот девяносто девятом году прошли первые успешные испытания по переработке сахарной свеклы, он сразу же нащупал в этой сфере золотую жилу… Большая часть из тех пятисот десятин земли, что принадлежали нашей семье, засеивалась этим корнеплодом. А теперь… Что будет с фольварком, пока я нахожусь вдали от него?