- Хорошо. Сколько пальцев показываю?
Да не маши ты рукой, не могу сосчитать пальцы!
- Три? - спросила я наугад.
- На самом деле четыре, но уже прогресс, - похвалила кудрявая. - Это нормально. Какое-то время будут наблюдаться оглушённость, спутанное сознание, иногда бред или галлюцинации... Ой, зачем я это говорю?
Действительно, зачем? К горлу подступила тошнота, пришлось спешно закрывать глаза и подниматься повыше.
- Сейчас поставим капельницу, полегчает, - захлопотала кареглазая болтушка. - Лежите и постарайтесь расслабиться. Что-нибудь болит?
- Нет. Г-голова кружится...
- Сейчас-сейчас, всё уже готово... Жанна Вадимовна, осторожнее!
Жанна? Что-то знакомое. Я приоткрыла левый глаз.
- Привет, Вер, - улыбнулась та. - Руку не напрягай, хорошо?
- Ага.
Тянущее ощущение капельницы. Мою левую руку устроили поудобнее, чтобы не затекала и не двигалась. Медсестра присела на краешек кровати, потому что единственный стул заняла болтушка.
- Елизавета Григорьевна, ваш лечащий врач, - поспешила представиться незнакомка.
- Здравствуйте.
- Ух, и напугала ты нас всех, Соболева! - призналась Жанна. - Заходим в орди, а ты на полу, как мертвая. Не дышишь почти, нашатырь не помогает. Народ в шоке, чуть ли не уши тебе трет, кто-то предлагает реанимацию звать. В итоге позвали Воропаева, он на всех наорал, по углам разогнал и притащил тебя сюда...
Дальше я не слушала. Фамилия "Воропаев" отозвалась странным чувством где-то в животе, по телу пробежали мурашки.
- А где он?
- Кто? - не поняла медсестра. Похоже, я столкнула ее с накатанной лыжни. - Артемий Петрович? Так он в отпуске до первого, по семейным обстоятельствам. За двумя из ларца временно Полянская присматривает.
- Жанна Вадимовна, у вас много работы, а Вере Сергеевне нельзя волноваться и долго разговаривать, - упрекнула Елизавета. Строгая, как военная форма, она выглядела всего на пару лет старше меня, но Жанна сразу послушалась.
- Я к тебе еще забегу, не скучай! Ребята привет передают, просто их сюда не пускают, - она помахала рукой и умчалась.
- Вера Сергеевна...
- Просто Вера, - попросила я.
- Как скажете. Вера, сейчас мне требуется уйти, но через четверть часа заглянет кто-нибудь из медсестер и сменит капельницу. Вас не оставят одну надолго, по особому распоряжению, - сказала Елизавета Григорьевна в ответ на мой удивленный взгляд. - Если вдруг почувствуете себя плохо, нажмите кнопку вызова, вот она...
Телефон в кармане доктора запел: "Я к нему поднимусь в небо, я за ним упаду в пропасть..." Терапевт приобрела помидорно-красный оттенок, но ответила:
- Доброе утро! Да-да, всё замечательно. Проснулась, реакции в норме, капельницу ставим. Можете так и передать...Что? Ой, не подумала. Да. Да. Нет, что вы! Разумеется. Не стоит благодарности. И вам всего хорошего. Ой, Евгений Бенедиктович, подождите...
Всё с вами ясно, тетя доктор. Влюбиться в вампира само по себе жестоко и мучительно, а в нашего Евгения Печорина - жестоко в квадрате. Сделаем вид, что ничего не слышим, да и на потолке такое пятно занятное.
Елизавета наболталась, повторила инструкцию еще раз и ушла работать, оставив меня наедине с невеселыми мыслями. Память возвращалась медленно, то скачками, то заставляла подолгу вертеть одну и ту же картинку. Стало действительно плохо, но не головокружение и слабость тому виной. Что я наделала? Помнила всё, от первого до последнего слова, разве что припадки оставляли белые пятна. От воспоминаний ныла каждая косточка, так больно - душевно и физически, - мне еще никогда не было. Он...он спас мою никчемную жизнь, буквально сотворил невозможное, а я...Эгоистка, тварь бездушная, кувалда! Предупреждали ведь: не суйся, так нет, полезла, послушала Крамолову! Крамолову!Он погибнуть мог, из-за меня...
Утирая слезы свободной рукой, мечтала повернуть время вспять, а лучше вообще не рождаться. Одни несчастья приношу, куда не пойду - по пятам страдания и смерть. Сашка, Инесса, мама и Анька, Артемий - они ничем не заслужили такого скотства! Что, Соболева, добилась своего? Стала ведьмой? Повелась, как последняя дура! Поверила не тому, кто хотел уберечь, а злейшему врагу! Дура, дура! Да ни о ком ты не думала, только о себе!
Злость на собственную никчёмность вычерпала тот минимум сил, что восстановил сон. Как только встану на ноги, пойду писать заявление о переводе в другое место. Не хочу больше мучить его, не могу! "Девочка моя, родная, любимая" - стучали в висках молоточки. До крови закусила губу. Не достойна я такой любви, слишком многого требовала, вела себя как неразумный младенец. Хотела доказательств? Получай! Этих достаточно? Он знал, что может не вернуться, но пошел дальше и вернул мне жизнь. Вернул и подарил частичку своей...
Когда в палату вошла незнакомая медсестра, пришлось улыбнуться через силу. Все возятся со мной, как с писаной торбой. Не буду их огорчать, встану на ноги, потому что так надо. Я должна поправиться, встретиться с Артемием и умолять о прощении. Верну то, что украла, и уйду... Слезы на моих глазах испугали медсестру: женщина подумала, что мне больно, и спросила, где болит. Не в силах говорить, замотала головой. Вряд ли здесь есть обезболивающее для души.
***
Я быстро шла на поправку. Так быстро, что на шестой день мне разрешили съездить домой на пару часов. Жутко хотелось помыться и взять альбом. Мама, которая привозила нужные вещи и сидела со мной практически круглые сутки, не знала, где он спрятан.
После родной квартиры возвращаться в больничную палату было равносильно заточению, но выбора не было. Мама ушла за консультацией к доктору Наумовой: ей не понравилось мое пониженное давление. И хотя после "сердечного приступа" оно было как раз-таки нормальным, мою мать не переубедишь.
Я лежала, погруженная в невеселые думы. Вкусности на тумбочке (ребята передали, Лизавета до сих пор не допускала сюда посетителей) оставались нетронутыми. Есть не хотелось, вообще. Любой кусок застревал в горле, и лишь под умоляющим взглядом матери мне удавалось что-нибудь проглотить.
Звук открывающейся двери. Мама пришла, больше некому. Повернула голову, чтобы спросить: "Ну что там с давлением? Я была права?" и застыла с открытым ртом. В мою палату вошел Артемий Петрович. Подскочила, как ошпаренная.
- Не вставай, - велел он, подходя, - не гимн России.
- Сесть можно? - я всё еще неважно владела голосом.
- Можно, только осторожно.
Мы молча смотрели друг другу в глаза, никто не решался заговорить первым. Не знаю, что он искал в моем лице, но я оценивала нанесенный урон. И раньше не отличавшийся полнотой Воропаев похудел еще больше, осунулся. Усталым, правда, не выглядел. Позавчера заглянул Печорин, высказался по моему поводу, не пожалев колоритных выражений, и напоследок добавил, что Артемий спит четвертый день, не подавая признаков жизни.
- Ну здравствуй, Майя Плисецкая.
Плисецкая? А, "Умирающий лебедь"! Или мои пируэты имеет в виду?
- Здравствуйте...
Нескрываемая радость в зеленых глазах уколола виной.
- Как ты? - спросили мы одновременно.
- Уступаю право ответа даме. Как ты себя чувствуешь?
- Н-нормально. Лежу вот...
Повторно взглянув на Воропаева, увидела то, что не сразу бросалось в глаза: седина на висках. Не сильная, но заметная в темных волосах. Она очень шла ему, вот только...
Я отвернулась в тщетной попытке скрыть слезы. Ходячая катастрофа, воровка, уродина, как только наглости хватает?.. Как ты вообще можешь говорить с ним?!
- Вера? Вера, посмотри на меня! - Артемий испугался не на шутку. - Где болит?
- Это всё я, я одна во всём виновата! Простите, простите, пожалуйста, - я спрятала лицо в ладонях, пытаясь спрятаться от него. - Если бы я послушалась, вы...
- Так вот оно что, - мой начальник вздохнул и после секундного колебания усадил к себе на колени. - Не реви, мы это уже проходили. Я не хочу утонуть!