Меня колотила дрожь - не знаю, от холода ли, стыда или жгучей вины, - но рядом с ним становилось легче, можно было уткнуться в его халат и выплакаться по-человечески. Туши нет: я нынче без марафета. Халат, кстати, ему так и не отдала...
Артемий легонько покачивал меня, точно ребенка, успокаивал без слов. Гладил по плечам, худющей спине, запускал пальцы в волосы.
- Ты пахнешь лавандой, - едва слышный шепот у самого уха.
- Это шампунь.
Короткий смешок.
- Посмотри на меня.
- Не надо, - пробубнила я ему в грудь.
- Пожалуйста.
Мои зареванные глаза встретились с его - добрыми, ласковыми и до неприличия счастливыми. Чему здесь радоваться?
- Я счастлив, потому что ты жива и практически здорова, потому что здоровы другие близкие мне люди. Если будешь и дальше винить себя, никому легче не станет. Ты поняла, что натворила, а всё остальное неважно.
- Важно. Это из-за меня вы рисковали своей жизнью, могли погибнуть. Из-за меня потеряли...
- Тшш, зато все остались живы. Открою страшную тайну: произошедшее пошло мне на пользу.
- Шутите, да? - убито спросила я, отворачиваясь.
- Абсолютно нет, - Воропаев поймал мой подбородок и повернул в нужную сторону. - Я люблю тебя, Вера, и никогда не смогу отпустить. Чтобы я понял это, черт побери, тебе пришлось побыть при смерти.
В последней фразе звучала неприкрытая горечь.
- Я не специально, честное пионерское! Я просто хотела...
- Знаю и не виню. Следовало рассказать тебе правду об обращении, объяснить, почему нельзя. Я же повел себя как скотина: просто отмахнулся, заботясь о другом. Так что и ты меня прости. Теперь мы квиты.
- Вы не виноваты ни в чем, - пробормотала я. - Голову на плечах никто не отменял. Доверилась...Крамоловой! Вас ругала зачем-то...
- Догадываюсь. Качественно ругала, у меня весь вечер нос чесался. И всё утро... Печорин сказал, что хороший нос за две недели пьянку чует. Ты как, со мной? - весело спросил он.
- Если возьмете. Артемий Петрович?
- У?
- Скажите честно, вы сейчас здесь из жалости?
Он даже малость опешил, улыбаться перестал.
- Твои выводы, как всегда, парадоксальны. С какого перепугу, интересно?
Я вздохнула. Всё равно придется разобраться, в подвешенном виде оставлять нельзя.
- Мы ведь не можем быть вместе, вы сами говорили. Пока я не такая как вы... Не перебивайте! Я поступила подло: буквально вынудила сказать эти слова. Теперь вы думаете, что я думаю, что имею право рассчитывать...
- Вер, может, я недостаточно проспался, но, хоть убей, не понимаю, о чем ты. Когда я говорил такую глупость? День и час, пожалуйста, приложим к протоколу.
- Тогда, в кабинете, помните? - пролепетала я. - Вы сказали...
- Я помню, что говорил тогда. Речь о другом: когда я сказал, что мы не можем быть вместе, потому что ты обычная женщина? - требовательно спросил Воропаев. - Когда?
- Не прямым текстом, конечно, но вся эта история с наследованием...
- Всё-таки я идиот.
К чему такое самоуничижение? Идиот сидит у него на коленях, женского рода идиот.
- Ты ведь хочешь иметь детей, да? - уточнил он после паузы.
- Да. А вы не хотите.
- Вера, - Артемий несильно встряхнул меня, - я очень хочу иметь детей. Дети - это самое дорогое, что может быть в жизни, дороже всех бриллиантов. И не важно, кем они будут, если это твои дети.
- Но вы говорили...
- Забудь, что я тебе говорил! Обо всем забудь. Чистый лист, новый абзац! Считай, что я молчал, и просто послушай то, что скажу сейчас.
Он обнял меня еще крепче - не удрать, позволив опустить голову себе на плечо. Я прильнула к нему, как обезьяна - к родной пальме. Пускай ненадолго, но рядом. Я и этого не заслужила.
- Не хотелось говорить об этом вот так, с бухты барахты, тем более, сегодня, но... Я современный Раскольников, Вера. Нет, бабушку топором я не тюкал, но придумал себе идиотскую теорию и долго прятался в нее, как моллюск в раковину. Совершенно ошибочную теорию, как понимаешь: я разделил мир на черное и белое, провел жирную-прежирную черту. Вроде как есть люди и есть нелюди, почти что два разных мира в одном. В каком-то смысле это так, но я извратил всё донельзя. Чудовищная ошибка, из-за которой пострадала не одна ты.
- Галина Николаевна, - догадалась я.
- Да. Наш брак был заключен из чисто корыстных соображений. Я дал ей то, в чем она нуждалась; Галя, в свою очередь, выполнила мои условия. Но я имел наглость пойти против природы. В теории, нашему виду категорически запрещено жениться друг на друге, бесплодные браки - лишь малая доля последствий...
- Не говорите "нашему виду", - попросила я. - Говорите хотя бы "маги", пожалуйста.
- Извини. Всё это довольно-таки мрачно и не должно обсуждаться в больничной палате. Сокращу: я считал себя выродком и не хотел плодить выродков, Петрова так и не сумела переубедить меня.
- Это неправда! - пылко воскликнула я. - Неправда! Вы замечательный, вы самый лучший! Да среди людей знаете сколько мра...
- Спасибо за высокую оценку, - он погладил меня по голове. - Только встретив тебя, я понял, как жестоко заблуждался. Оказывается, я способен полюбить женщину и имею на это право. Жениться надо по любви, Вера, а разбрасываться теми, кто нас искренне любит, - нельзя.
Воропаев понизил голос до шепота:
- Я хочу от тебя детей. Обязательно девочку, похожую на ее мать, и такую же въедливо-упрямую. Мальчика - тоже обязательно, и не одного. Мы купим огромный дом, заведем собаку и будем жить все вместе. Придумаем цепи обратно. Так будет правильно.
- Дом на берегу моря... - мечтательно вздохнула я. Не совсем ясно, что он имеет в виду под цепями, но почему-то мне кажется, что это действительно правильно - "придумать обратно".
- А почему нет? Всё, что захочешь.
Я вгляделась в его лицо, ища малейшие признаки смеха, сомнения, но он не шутил и не сомневался. Машинально дотронулась до посеребренного виска. Воропаев накрыл мою ладонь своей, прижал к щеке.
- Ты меня любишь?
- Да...всей душой, - какой смысл скрывать? - Я люблю вас.
- Не надо "вас". Скажи "тебя", - попросил он.
- Но... - да, помню про "забудь, что я говорил". - Я тебя люблю...
Мы не отодвигались ни на миллиметр, страшась потерять друг друга после того, как обрели. Ты бессовестная, безнравственная сволочь без чести и совести, Вера Соболева, маленький сгусток эгоизма... но счастливый сгусток, этого не отнимешь.
Он потянулся к моим губам. А говорит еще, что не читает мыслей! Сама ведь хотела поцеловать, но постеснялась. Трудно привыкнуть, что это можно. Теперь можно.
- Хорошая моя...
Прикосновение губ, языка, обнимающие меня руки - неужели это правда? Он отлично контролировал себя, но я не сдержала тихого стона. Крыша, давно потекшая, перешла в состояние свободного парения. И кто научил его так целоваться?
- Жизнь научила, - глубоко вздохнул Воропаев. Улыбнулся. Таким... легкомысленно-счастливым я его еще не видела. Бес-ша-баш-ным - хорошее слово.
- Она вообще... умелая, жизнь... - дыхание сбилось, не позволяя досказать конца.
И было так хорошо-хорошо, и тепло, даже жарко. В животе щекотало что-то радостное, бесконтрольное, и за грудиной тянуло почему-то. Так странно, но так приятно...
Он поцеловал меня снова, сначала коротко, потом длинно. Не торопясь, словно нарочно растягивая момент. Мне не хватало воздуха, в ушам зазвенело, но я и не думала разрывать поцелуй.
Хлопнувшая дверь и испуганное "Ой!" вполне могли мне почудиться. Спишем это на остаточные явления.
Конец первой книги