Молодая мать оставляла ребенка на время одного, появлялась на винограднике и работала рядом со всеми. Потом незаметно исчезала, как волчица в своем логове, кормила младенца и снова торопливо возвращалась, чтобы не дознались Бенилос или Зантикомес.
…Время бежало. Все чаще голубая гладь моря темнела и волновалась, ивы на берегу лимана беспокойно трепетали, как перед бурей. Чайки кричали все тревожнее, разрезая острыми крыльями косые лучи остывающего солнца. Стаи стрижей, все лето гнездившиеся в норах высокого отвесного берега, вдруг пропали. Журавли с беспокойными криками собирались косяками и отправлялись к южным берегам. На виноградниках Аристогореса спелые грозди отливали синим и бронзовым цветом.
Наступила осень с холодными утрами и ранними серыми вечерами. Зантикомес, придерживая одной рукой свою хламиду, с узловатой палкой в другой медленно ходил по винограднику в сопровождении Аптасы, давая тому разные советы: какой сорт собирать первым, какой — в самом конце, какие сорта винограда лучше всего смешать, чтобы получилось хорошее вино.
Последнее время рабы были заняты починкой старых корзин, плели новые, чистили подвалы и хранилища, мыли давила, амфоры и другую посуду для вина.
Под знаком Скорпиона начался сбор. Собирали от зари до сумерек, затем до поздней ночи; вываливали виноград в мешки из редкой ткани и при свете факелов под навесом мяли его ногами в деревянных стоках. Пахло давлеными гроздьями, морским ветром и горьковатой лозой.
По краям давильни были расставлены толстопузые амфоры, в которых пузырилось и отстаивалось молодое вино. Его крепкие пары́ обволакивали Гету и Роместу, даже старик Терес слегка покачивался.
Работа на сборе и давке винограда была изнурительной и оставляла рабам для сна лишь короткие часы ночи. И все же они не сетовали на судьбу, которая была к ним благосклоннее, чем к остальным: ноги их были свободны от цепей, условия лучше. Единственное, что их угнетало по-настоящему, это мысль о том, что они являются собственностью и что их не считают людьми.
Но более всех этих чувств их одолевала тоска по родным местам; каждое мгновение на этой чужой земле казалось им вечностью, потому что разлучало с желанной стороной и родными.
По вечерам, когда вкус и запах молодого вина туманил головы, они забывали порой о своей тоске и горестях; каждый предмет из окружавших их казался им божеством, спустившимся с родных гор или холмов. Они жили призрачным, иллюзорным счастьем, которое искрилось короткие мгновения.
В один из таких вечеров Бенилос вдруг стал каяться. Сначала он лил слезы и бил себя кулаками по голове, потом стал со стенаниями кататься по земле, призывая на себя гнев богов. Роместа подошла и хотела успокоить его: она никогда не видела ничего подобного, и ей стало жаль парня.
— Оставь его! — крикнул ей старик Терес. — Не связывайся с недоумком. Он болен, бедняга…
Бенилос утих, поднялся на ноги и стряхнул землю с одежды. Потом побежал за Герулой и закричал ему на ухо:
— Я никому не скажу, что ты зажигаешь там огонь!
— Правильно сделаешь, — пробормотал корабельщик. — Займись делом.
— Не скажу, не скажу, — стал весело напевать Бенилос, прыгая на одной ноге.
После этого, ни с того ни с сего, он вдруг взялся помогать Роместе: торопливо хватал ее корзины и уносил. Быстро возвращался, смотрел на нее с глупой ухмылкой и снова кидался помогать. Скоро она уже не могла шагу ступить — он следовал за ней повсюду.
— Я не могу покормить ребенка, — пожаловалась она Аптасе. — Как избавиться от этого полоумного?
— Прогони, а если не отстанет, крикни меня, — сказал он.
Аптаса избил его раз, другой.
— Не подходи к ней! — грозно приказали ему Герула и Дакос. — Не то убьем и в море выбросим.
Бенилос испугался, бродил один и больше не приближался к Роместе, но все равно нет-нет да поглядывал в ее сторону. Аптаса брал его с собой на работу в погреба или посылал ловить рыбу для кухни Ракии. Раньше этим занимался Дакос, который искусно удил. Теперь они вынуждены были довольствоваться вареными бобами: того, что удавалось поймать Бенилосу, им не хватало.
Однажды несчастный безумец стал устрашающе кричать в присутствии Зантикомеса:
— Где твой ребенок, гадюка? A-а, ты убила его, выбросила в море! Тебя накажут, тебя накажут!
Рабы, бывшие поблизости, вздрогнули и повернули, сами того не желая, к нему головы: что он несет, убогий, кто вбил ему это в голову?