Всадники неподвижно стояли с поводьями в руках. Впереди — Аптаса и Роместа, чуть позади — Герула, Дакос и Гета, за ними — Хорат, Севт, Рату, Дзида и старик Терес.
— Ты хорошо сделал, что вспомнил о нас, — проговорил старик, вытирая слезящиеся глаза. — А это твои воины? — Он показал на остальных.
— Мои… и ваши.
— Так… Люди добрые, что скажете? — Старик повернулся к сельчанам. — Примем их к себе или нет? Найдутся у нас еще девушки для этих парней?
— Найдутся, если они не разучились с ними обращаться, — попробовал кто-то пошутить.
— Примем! — сказали несколько голосов.
— Если они в самом деле тирагеты, как говорят, — принять их! — подытожил старик.
Но тот, кто успокоил собак, поднял вверх руку в знак того, что еще не все решено.
— Хорибцы! — сказал он. — Я тоже думаю, что надо их принять; но сначала давайте разберемся, кто эта женщина рядом с предводителем. И еще одна, позади! Вы ведь все видели, что готы скакали рядом со своими женщинами!
Местные жители с тревогой посмотрели друг на друга.
— Пусть ответят! — закричали несколько человек.
— Слышите, воины? Хотим знать, кто ваши женщины, нам это не все равно!
— Они из нашего рода, — проговорил Аптаса и хотел еще что-то добавить, но тут раздался громкий голос Хората.
— Послушай, Одрис! — сказал он со злостью. — Может, ты и меня не узнаешь?!
Тот, кого назвали Одрисом, замер в недоумении; но из толпы сельчан стали раздаваться удивленные голоса:
— Ой-ой-ой! Это ты, Хорат?
— Я, люди добрые! И хорошо бы вы сделали, если б узнали и остальных — тех, кто молчит. Мой друзья ждут, когда вы вспомните, как отдавали нас в рабство по велению Мука-пориса… Севт, Рату, Дзида! — крикнул он, и бывшие рабы вышли вперед.
Одрис смешался: ведь тогда, как и сейчас, он был главой общины в Хорибе…
— Брось, Одрис! — крикнул ему Хорат. — Не дрожи. Мы вернулись домой не для того, чтобы сводить с тобой счеты… И потом, не ты же виноват. Мы только одного просим: маленькую плату! За все наши годы рабства ты должен дать каждому по сорок овец и девушку, которая придется ему по сердцу. И еще, — продолжал он, — община должна взять обязательство заботиться о наших товарищах и их лошадях!
Кое-кто из местных жителей пробормотал было, что плаха слишком велика, но не посмел поднять голос.
— Люди добрые, хорибцы! — проговорил Аптаса. — Хорат сказал правое слово. Заверяю вас, что о других налогах вы не услышите. А что до нашей помощи — всегда ее получите: и на поле, и в пастушеском деле, и на охоте, и самое главное — в защите против тех, кто хочет развеять по ветру наши земли.
— Одрис, собери кланы, посовещайтесь! — предложил Хорат.
— Сельчане! — обратился к людям старик, который узнал Аптасу. — Зачем опять собираться и разводить долгие разговоры? Предводитель здесь, с нами. И его слово мы услышали!
— Правду говоришь, Хет! — раздались голоса. — Мы виноваты перед ними и должны искупить свою вину. Это мнение общины.
— Севт, Рату, Дзида, Хорат! — крикнул Одрис. — Держите ли вы еще что-нибудь за душой против нас?
— Нет, Одрис, — успокоили они его. — Что было — прошло.
Глава общины подозвал детей и велел им отвести лошадей в загон, а прибывших проводил на середину селения, к своей хижине. Его помощники быстро закололи трех овец, принесли бурдюки с вином, круги свежего сыра, лук, хлеб и все это разложили на траве, на волчьих шкурах.
В честь вернувшихся домой мужчин и примирения решили устроить пир. Люди повеселели. Даже Герула и старик Терес забыли свои несчастья.
Аптасу окружили, как своего законного предводителя. Рассказывали наперебой, сколько натерпелись они под властью Мука-пориса и как этот злодей все увеличивал их дань, как бросали жребий, и кому выпадала судьба, тот прощался и шел в рабство, чтобы оградить селение от гнева самодура.
Роместа сидела неподалеку, кормила Груе и смотрела на Хорибу, что приютилась меж лесистых холмов. Улицы узкие и кривые. Дома бревенчатые, крытые черепицей, которую обжигает на опушке Одрис. От Дувры спускается дорога. У обочины торчит журавль колодца…
Хориба пахнет лесной поляной. Даже тут, в центре селения, раскинулся дуб-великан. А вокруг — сплошные леса. Чужая, незнакомая сторона…
Когда ребенок заснул у нее на руках, Роместа стала спрашивать себя, исполненная недоумения и горького одиночества: «Зачем я здесь? Чего жду? И где я — среди своих или среди чужих? Так мало было радости с детства… Любимого отняли, пепел родного дома развеяли злые ветры… Чем может мне помочь предводитель? Он почти не замечает меня. Сильный человек с непонятными печалями и радостями. Холодна его привязанность для меня… Скажи мне, земля, что ты для меня и кто я?..»