— Нет, — отвечал Аптаса. — Тебе, брат, я благодарен за все, что ты сделал. Теперь знай, что ты мне нужен не в новой Дувре, а здесь. Ты поможешь нам людьми, деревом, повозками…
— Я помогу вам людьми, деревом? Каким образом? — удивился Хорат.
Предводитель загадочно рассмеялся.
— Самым простым. Увидишь…
Тут в дверях хижины Одриса вдруг возник старик Хет. У него был растерянный и встревоженный вид.
— Предводитель, — проговорил он. — Я пришел к тебе с вестью. Твоя женщина с ребенком куда-то делась. Я поселил ее в своей хижине. Но вижу — ее нигде нет, как сквозь землю провалилась. Люди, которые возвращались с пастбищ, сказали мне, что видели какого-то всадника возле леса Рэпчука… Я пошел к лошадям. Среди ваших не хватает одной. Значит, тот всадник, которого видели пастухи, — твоя женщина. Куда ушла и почему, не могу сказать, я ее не обидел…
Эта новость поразила Аптасу в самое сердце. Все его воодушевление и слова, приготовленные для друзей, пропали. «Роместа, Роместа», — тоскою сверлило мозг.
Аптаса давно перешагнул свою молодость, а годы рабства не могли не оставить своей печати на его облике и характере. Другой любви, лучше и достойнее, он не ждал, а отмахнуться и успокоить свое сердце с другой был неспособен. Да и не мог никого больше любить, кроме этих двух существ, таких близких, что казалось, они продолжали друг друга. Первой была Аса-тедис, которая умерла — и воскресла: он видел ее и чувствовал в другой — в Роместе.
И Груе… Груе тоже был как бы его продолжением. Сын дака с Тираса…
— Герула! Друг мой верный, едем!.. Старина Хет, куда выходит дорога, по которой она поскакала?
— Куда же?! На поворот реки, где в добрые времена были твои владения…
— К лощине? Едем!
Он набросил на плечи накидку и хотел уже выйти из дома, когда на пороге появился Одрис и повел их в хижину своего брата, где всех ждала горячая похлебка из ягненка в новеньких мисках, сработанных рукой гончара Одриса…
…Роместа всегда хранила в себе искорку надежды, что вернется в Яла-чолу. Вокруг этой надежды, как замерзшие скитальцы вокруг очага, отогревались и оживали все ее чувства. Тоска погнала ее туда, к повороту реки, где зародилось чистое и нежное, как запах весенних цветов и трав, чувство к Алученте.
Прикинув, что предводитель не заметит ее отсутствия, так как на другой день они должны были решать важные вопросы, касающиеся Дувры и местной общины, она поздно вечером, когда все уснули, выскользнула из хижины Хета и пошла к месту, где были привязаны на ночь лошади. Кобыла со звездой во лбу, на которой она прискакала из Ольвии, подняла голову и посмотрела на нее, будто давно ждала. Это была послушная и тихая лошадь: когда нужно было, она резво перепрыгивала через самые опасные преграды и бурные ручьи. Роместа доверяла чутью лошади, луку и быстрым стрелам. Всё это было при ней. А Груе то и дело лопотал ей что-то на ухо и тянул за волосы.
Еще когда они только подходили к Хорибе, она стала отмечать про себя холмы и низины, долины и ручьи, поля и пастбища. Припомнила, что Яла-чола должна остаться по правую руку, на сорок стадиев выше сожженной Дувры.
Солнце поднималось. Теперь она ехала по тропинке с краю леса. Кошары, что стояли у леса Рэпчука, остались позади еще на рассвете.
Хориба была уже далеко, и несвойственный Роместе страх стал заползать в душу: она отвыкла от безлюдья, давно не бывала в пустынных местах.
Проехав открытые поля, изрезанные оврагами и ручьями, и поднимая на своем пути множество птиц, она очутилась перед зеленой стеной леса. Как ей хотелось обойти его! Но края леса не видно было ни на севере, ни на юге.
Пока она покормила Груе, пока нашла место пореже и скорее угадала, чем увидела, признаки дороги, заброшенной людьми, солнце скатилось на запад. Надо было торопиться, и она не стала долго раздумывать, — понукая кобылу, въехала в полумрак леса.
Роместа вспоминала дом в Яла-чоле, разговаривала с Груе, обещая ему, что скоро он увидит бабушку, дедушку, а может быть, даже и отца…
Затем дорога спустилась в топкую, болотистую низину, и ей вдруг стало казаться, что следом за ней ползут злые духи леса. Она наслышалась о них от людей, и тело ее стало холодеть от страха. «Прочь, гнусные твари, вурдалаки и ведьмы! Прочь с дороги!» — прокладывала она себе дорогу заклинаниями. Ей чудилось лязганье зубов и клыков, устрашающее шипенье и хлопанье крыльев то с одной стороны, то с другой.
Пока солнце бросало стрелы света в густоту деревьев со страшными ликами колдунов и всякой нечистой силы, с ними можно было еще бороться, — они не посмеют приблизиться к ней и маленькому Груе. Но день быстро шел на убыль, а дорога сквозь заросли становилась все труднее. Вскоре тропинка стала такой узкой и путаной, что она вынуждена была слезть с лошади, взять ее за повод и так продолжать путь, глядя себе под ноги.