Потеряв почти половину церковных земель, но сохранив боярские вотчины, новгородские делегаты утратили живой интерес к дальнейшим переговорам и 8 января обратились с челобитьем, «чтобы государь пожаловал отчину свою, христианьства бы не гибло, понеже бо теснота бе во граде и мор на люди и глад». Характерно, что в составе делегации теперь снова появились «черные» люди — просьба о прекращении осады исходила действительно от всего Новгорода. Оставалось уладить вопрос о дани, который был тут же решен.
Великий князь согласился брать ежегодно по полугривне (7 денег) не с обжи, как хотел первоначально, а с трехобежной сохи, «на всяком, хто ни паши землю, и на ключникех, и на старостах, и на одерноватых»; не посылать своих писцов и даньщиков, а доверить сбор дани самим новгородцам. В этот день, 8 января 1478 г., на одиннадцатой встрече сторон, переговоры фактически закончились. Новгородцам оставалось только исполнять дальнейшие распоряжения великого князя, связанные с формальной стороной укрепления в Новгороде нового «государьства».
Установление поземельной обежной дани — важная страница в истории русского налогового обложения. Впервые перед нами четкая фиксация платежей в пользу феодального государства. На новгородские земли были распространены принципы московского поземельного обложения. В основе этого обложения лежал учет поземельных тяглых единиц (в данном случае — обеж).
Еще более важно, что обежная дань распространялась на все земледельческое население Новгородской земли, в том числе и лично несвободное — на ключников, старост и одерноватых, т.е. полных холопов.
Со времен Русской Правды эти категории людей считались принадлежностью личного хозяйства господ и как таковые не являлись объектами фиска. Еще в 50-х годах XV в., давая «черный бор» великому князю Василию Васильевичу, новгородские власти специально оговаривали: «…а кто будет одерноватый, емлет месячину, на том не взяти»31. Распространение на них поземельного налога на общих основаниях — весьма симптоматичное юридическое явление. Оно отражает, во-первых, тот факт (очевидно, известный московскому правительству), что именно лично несвободные люди играли важную роль в хозяйстве новгородских вотчинников, поэтому исключение их из сферы фиска было бы материально невыгодным для великокняжеской казны. Во-вторых, и это еще более существенно: новый подход к холопству, сформулированный 8 января, означал, по-видимому, какие-то новые социально-экономические и правовые реалии общерусского масштаба. Один из древнейших устоев русского феодального общества — институт холопства, консервативный и весьма стойкий в своих принципиальных основах, не мог тем не менее не подвергаться эволюции в условиях социально-политического развития последних десятилетий XV в. В данном случае перед нами один из первых признаков модификации холопства и первых шагов его перестройки с целью подчинения этого института интересам нового централизованного государства. Говоря точнее, это один из первых симптомов социального и юридического сближения холопов, сидящих на земле, с податными крестьянами. Однако еще более важными являются другие моменты, нашедшие свое отражение в последние дни московско-новгородских переговоров.
Если день 14 декабря 1477 г., когда новгородская сторона дала согласие на ликвидацию вечевого строя, знаменует конец феодальной республики как политического организма, то события на переговорах 4, 6 и 7 января 1478 г. имеют не только фундаментальное значение в социально-экономической истории Новгородской земли, но и означают важную веху во внутренней политике Русского государства в целом. Экономическому и политическому могуществу новгородской церковной иерархии — одному из важнейших устоев старого порядка — был нанесен сильнейший удар. На Новгородской земле впервые появились погосты, волости и села, изъятые из системы новгородского феодального землевладения и непосредственно подчиненные Москве. Московское правительство получило на новгородской территории солидный базис — материальную основу своей дальнейшей политики по отношению к новгородским порядкам.
Однако смысл этих событий отнюдь не исчерпывается их материальным эффектом. Еще большее значение имеет принципиальная, теоретическая сторона дела. Впервые в истории Руси с момента учреждения церкви государственная власть в широком масштабе открыто посягнула на монастырское имущество, порывая тем самым не только с новгородской, но и с общерусской церковной традицией, освященной правилами вселенских соборов, уставами древнерусских князей и вековой практикой, прочно запечатлевшейся в общественном сознании. Конфискация трех тысяч владычных и монастырских обеж действительно смелый, решительный шаг, положивший начало целому этапу в церковно-политических отношениях нового Русского государства. Вековой союз князя с верхами церковно-монастырской иерархии, один из основных идейно-политических устоев феодального общества древней и удельной Руси, впервые был подвергнут суровому испытанию. По форме и по существу — это первый принципиально важный внутриполитический акт правительства единого Русского государства, возводивший непреодолимый рубеж между старыми княжескими традициями и новыми государственными методами, задачами и перспективами.