Щупальца внезапно устремились вперед и сомкнулись вокруг человека. Мир словно исчез, растворился во мраке, и все чувства умолкли, не способные уловить ничего вокруг. Исчезли даже паника и страх, поскольку для них просто не осталось причин. Вместе с ними исчезли и все прочие эмоции.
Он стал словно бестелесным духом, бледной тенью самого себя, затерянной в пространстве и времени. Какая-то еще оставшаяся в нем часть человеческого сознания забилась в ужасе, запертая в пределах собственных мыслей, разрываемая противоположными ощущениями.
Подобного просто не могло произойти, это противоречило всем мыслимым и немыслимым законом. Словно он попал в сказку или миф, что любому разумному человеку давно известны как выдумки людей, живших в темные времена и пытавшихся объяснить законы мироздания так, как могли понять их сами. Такого просто не может быть!
А потом раздались голоса. Глухие и звонкие, одновременно и напоминавшие человеческие, и ничуть на них не похожие. Словно из слов вычеркнули все эмоции, оставив только глухую покорность року. Они гремели отовсюду, со всех сторон сразу, заставляя его дрожать то ли от страха, то ли от непонимания происходящего.
— Нити судьбы должны пересекаться и обрываться лишь тогда, когда этому положено происходить. Никто не смеет вмешиваться в их бесконечный ход, ни смертный, ни бог. Таков закон.
— Но что, если судьба должна быть построена должным образом? Что если таково предназначение нитей, того, что было предрешено, и того, что суждено каждому из смертных, каждой из бессмертных душ? Что будет, если всего лишь одна единственная нить не прервется в тот миг, что был предопределен ей волей мойр?
— Судьба должна прерваться именно в час, когда ее конец определен. Нет иной возможности, как нет и способа остановить движение Солнца в небесах. Оркус заберет душу человека в тот же миг, когда ножницы оборвут нить его судьбы. Нет возможности что-либо изменить, и даже богам необходимо склонить свою голову перед неизбежным движением мироздания.
— Но что, если это будет нить другой судьбы?
Три прекрасные девы в белых одеяниях медленно тянули единственную, отливающую золотом нить, сидя в небольших креслах, больше напоминающих насесты с уходящим в бесконечность основанием. Вокруг, словно в вечном движении ткацкого станка, тянулись тысячи и тысячи подобных нитей, спутанных и переплетенных, словно паучьи сети. Оплетая все вокруг, они ни на мгновение не останавливались, продолжая свой ход. И только когда одна из дев брала ножницы, одним движением перерезая слишком близко протянувшуюся нить, та мгновенно исчезала. Рисунок паутины тут же менялся, и последующее движение тут же меняло свой ход, но не останавливалось. Ни одна из них не произнесла ни слова, лишь тихо напевая жуткую мелодию, состоящую из стонов миллиардов измученных душ, но звучавшие голоса явно принадлежали им.
Каждая из мойр осторожно вытягивала нить из вращавшегося в центре веретена, тут же вплетая их в сложный узор вокруг себя. Единственное, что оскверняло их красоту – пропитанные кровью повязки на глазах, резко контрастирующие с белыми одеяниями и белоснежной кожей. Словно следы от слез, от них по щекам спускались красные полоски от скатывающихся капель крови.
— Боги хотят изменить судьбу человека, вмешавшись в привычный ход вещей.
— Боги указывают мойрам. Как должна протянуться нить судьбы смертного?
— Двух смертных. Вмешательство богов уже изменило нить одного из них навсегда. Не спросив согласия мойр, они вмешались, и Оркус не смог забрать то, что должен был.
— Теперь боги хотят, чтобы Оркус лишился и второго смертного, изменив движение и его нити.
Странно было слышать подобные голоса, когда сами мойры казались неподвижными статуями, и только движения рук выдавали наличие в них жизни.
— Так согласятся ли мойры на предложение богов или же продолжат нить так, как было предрешено задолго до ее начала?
— Боги умеют уговаривать… Изменив движение лишь одной нити, мы изменим весь сложившийся рисунок истории. Смогут ли мойры отказать своему отцу или же заставят и его склониться перед неотвратимостью судьбы?
— Мойры должны плести нить судьбы как было предрешено и как было суждено, ничто другое не имеет право вмешиваться!
— Мойры не могут пойти против воли отца!