На следующий вечер хлопнула калитка. Пес пулей пронесся, и слышим — скулит. Выходим и видим — бросается на кого-то, но не кусает. Мы обомлели. Сестренка пришла!
Мы ее обнимаем, а ей руки не поднять. Сено убирали, сестренка сказала, что лучше нашего дома нет, так Камбер ее за это вилами — и рука у нее повисла.
Мама запричитала:
— Девочка моя, да они же разбойники. Скотину больше жалеют, чем человека. Что человек — не съешь, не выпьешь, только для работы.
Бог знает почему, но сестра не плакала. Наверно, и ее слезы все вытекли. Не вымолвив ни слова, она вошла в хлев, погладила волов. Пошла в сад. Цветы высохли, впервые она вышла из сада без цветка в косах. Не хотелось ей прихорашиваться, а было ей всего шестнадцать лет. Вернулась, села к столу, а пес в окно заглядывает, страшно ему, что сестренка исчезнет. Мама чем только ее не угощала, но она, словно боясь чего-то, поела немного и встала.
— Поешь, доченька. В чужом доме невестка не смеет ни хлеба попросить, ни шкаф открыть.
— Ох, мамочка, как меня украли, ни разу я не наелась, не выспалась.
— Женская доля горькая. Поешь, если хочешь, и иди, а то этот разбойник прибежит.
Меня же черт, что ли, дернул за язык, говорю:
— Василка, а ты меня видела, как я ревел на куче мусора, когда свадьба была?
Несчастная сестра ничего не сказала, только спрятала лицо в ладони и ушла. Пес до самого дома Камбера прыгал перед ней, но Камбер прогнал его камнями, и снова мы услышали, как пес воет на гумне. Мама была все такая же безучастная. День лежит, два ходит. А меня кто ни встретит, всё сосватать стараются то за одну, то за другую, ведь последний я остался в семье. А я мальчишка был крепкий, видно было, что парнем становлюсь, но в пятнадцать-то лет еще какой парень, молоко на губах не обсохло.
По вечерам на хоро парни меня подталкивали к взрослым девушкам, а я, как бойцовый петух, скакал и пощипывал их. Одна мне оплеуху, другая за чуб, а иной раз и от их матерей получу по загривку. А если б осуществились их проклятия, мокрого б места от меня не осталось, потому как ругали меня крепко: «Чтоб тебя громом ударило!» Как-то на хоро подтолкнули меня к Елене Пейчевой. Только я к ней потянулся, она мне руки вывернула и говорит:
— Иди-ка ты спать, вырастешь, тогда и приходи девок щупать!
Сразила она меня. Вернулся домой я, как побитый щенок. И уже тогда решил: только она, и никакая другая. Днем и ночью молился, чтоб поскорее в тюрьму посадили Георгия, чтоб не мог он ее для кого-нибудь украсть.
К худу иль к добру, у соседей подрастала дочка. Звали ее Иванка Чумакова. Но куда ей до Елены! Как сороке до горлицы. Дядя Ваня, брат матери, проложил дорожку к Чумаковым. Тот ему деньги обещал, а мне ниву у Каратейновых дубов и лужок в Селу-Чеир. От радости мой дядя шапку до неба подбрасывал. Мама только в себя стала приходить, и опять глаза погрустнели: наверняка догадывалась, куда мое сердце рвется.
Была у нас лошадь. Куда бы я ни ездил на ней, все у Елениной калитки остановлюсь. А на хоро на заговенье Елена мне подарила веточку самшита. Никто не видывал, чтобы двадцатилетняя девушка шестнадцатилетнему парню так недвусмысленно показывала свою благосклонность. Спросили ее, к чему бы это. А она в ответ: «Чтобы радовался!» От той веточки я будто на год вырос. Возвращаюсь я, мама меня встречает — вроде бы и рада, но тревожит ее что-то — и говорит:
— Сынок, с лица не воду пить. Ты же видишь, как отец со мной мучается, со свадьбы и по сей день света белого не видел.
— Что ты хочешь сказать?
— Чтоб осторожнее был, что? Жена не тряпка, не выбросишь.
— Кого ты имеешь в виду?
— Иванку Чумакову, кого?
Вдруг я понял, что этот брак — реальность. Оставалось только, чтобы и отец сказал то же самое. Но у отца беда случилась. Весь день пахал, вечером привязал волов и заснул. Один вол отвязался, забрался в зеленую люцерну, наелся и сдох. Отец бросил его шкуру на кол, чтоб высохла для лаптей. Когда мы проходили мимо, отворачивали голову в другую сторону. Мы остались с одним волом. А пахарь с одним волом, что человек с одной рукой. Уж не говоря о другом, даже землю не вспахать, телегу не запрячь. Один день только не попашешь — голодным останешься. Отец отправился деньги занимать. Пошел к Чумаку. Попросил пять, а он ему дал десять тысяч и сказал:
— На, купи себе двух хороших волов, чтобы, как люди, пахать — глубоко. Глядишь, и сватами станем.
Вернулся мой отец довольный. И дядя тогда приехал. Нацедили они бутылку и пьют.