— Понял? Оружие, конечно, важное дело, а главное — надо уметь владеть им...
Тут все увидели, что бежавший по дороге «газик» неожиданно остановился напротив поворота в лес. Из машины, опираясь на толстую палку, вышел генерал в папахе и в бекеше с серым каракулевым воротником. Вслед за ним вышли еще двое: один, незнакомый Подовинникову, в добротном черном полушубке, и командир полка Густомесов. Генерал со своими спутниками поднялся на холм неподалеку от дороги и стал что-то говорить им, указывая вокруг рукою.
Шофер ожидал около машины, опершись ногою в щегольском хромовом сапоге на подножку и засунув руки в карманы короткой меховой куртки. Подовинников поднялся, поправил шапку и послал Аспанова к шоферу узнать, кто приехал.
— Хозяин... Не знаешь разве? — после долгой паузы снисходительным тоном ответил Аспанову шофер и равнодушно сплюнул в снег.
— А-а-а, — протянул Аспанов, обескураженный ответом, не зная, что еще спросить.
Вдруг генерал повернулся и пошел прямо на костер, прихрамывая и тяжело опираясь на палку. Солдаты вскочили и замерли, напряженно вытянувшись. Подовинников на секунду растерялся: «Командиру полка докладывать или генералу? Ну, конечно же, генералу!» — тут же решил он и выбежал на дорогу.
Подовинников отрапортовал, глядя в глаза генералу. Он так волновался, что не видел его лица, а только одни глаза — серые, узкие, в рамке глубоких старческих морщин, они спокойно, понимающе, неожиданно ласково глядели на Подовинникова из-под седых клочковатых бровей.
Генерал подошел к солдатам и ткнул палкой в костер:
— А костры все-таки жжете — ведь не полагается, а?
Только сейчас узнал Подовинников генерала — это был командующий армией, он видел его в прошлом году под Москвой.
«Ну, пропал, сейчас разнесет...» — подумал он и вслед за тем услышал спокойный голос Береснёва.
— Мы, товарищ генерал, дымим помаленьку, чтобы прикурить только — спички бережем...
Густомесов одобрительно улыбнулся Береснёву из-за спины генерала, а тот, прищурив глаза, сказал просто:
— Ну, глядите, чтоб немцы пока и духу вашего не чуяли! — Тут генерал добавил неприличную шутку, и его прищуренные серые глаза задорно заблестели под косматыми бровями. Все увидели, что это старый добрый человек и его не надо бояться; напряжение спало, солдаты облегченно вздохнули и заулыбались, переглядываясь друг с другом. Увидев генерала, стали подходить со всех сторон и солдаты других взводов и вскоре плотной толпою окружили костер.
Лицо генерала стало серьезным, он поднял руку, — До вас еще не успели дойти сегодняшние газеты — в них опубликовано экстренное сообщение Совинформбюро. — Голос его усилился и стал тверже: — Началось наступление наших войск в районе Сталинграда!
Дрогнула, задвигалась толпа.
Вот уже много месяцев вся страна напряженно следила за битвой на Волге: на волжских берегах бронированные орды немцев столкнулись с неколебимой стойкостью советских людей — и были остановлены. Все понимали, что там, в заснеженных степях, решалась судьба войны, и ждали, ждали, стиснув зубы, дня, когда немцев погонят от Волги.
И вот свершилось!
Это было такое великое событие, что сразу люди не могли осознать происшедшее и только удивленно переглядывались и переспрашивали друг друга, не ослышались ли они.
А генерал рассказывал:
— За три дня наши войска продвинулись на шестьдесят — семьдесят километров, заняли город Калач, захватили тринадцать тысяч пленных.
Густомесов весело добавил:
— Наступление наших войск продолжается!
Солдаты разом зашумели, заговорили, вверх полетели шапки. Кто-то молодым, восторженным голосом крикнул «ура», и все дружно подхватили крик. Потом посыпались вопросы; отвечали сразу и генерал, и Густомесов. Люди окружили их. Генерал снова поднял руку — шум стал затихать — и обвел глазами солдат:
— Я полагаю, и мы должны помочь сталинградцам! Как вы думаете, а?
Солдаты одобрительно зашумели:
— Поможем!
— Засиделись мы тут!
— Под Москвой полк хорошо держался, — сказал генерал Густомесову я выжидающе посмотрел на солдат. — Кто из вас был под Москвой?
Многие солдаты участвовали в сражении под Москвой, но никто не хотел сказаться первым, как бы выставить напоказ свою заслугу. Наступило замешательство: один подталкивал другого, время шло, но все молчали. Тогда Ромадин, набравшись решимости, хотя от волнения у него захватило дыхание, сказал громко и твердо, словно рапортуя: