Рядом с солдатами брели уходящие от немцев мирные жители. Некоторые ехали на телегах, нагруженных вещами, накрывшись одеждой или мешками; в хвосте колонны двое всадников в темных от дождя брезентовых бурках с поднятыми капюшонами гнали колхозное стадо; грязные мокрые коровы понуро тащились за телегами с сеном, не притрагиваясь к нему.
Люди молчали. На душе у всех было смутно, тяжело. «Что же дальше? До каких пор отступать будем?»
Уже сотни километров прошли солдаты от границы, оставили многие города и деревни, а конца этому пути все не было видно. Солдаты шли с оружием в руках, с артиллерией, здоровые, сильные, а им приказывали отходить. Они были уверены, что нет силы, которая могла бы сломить их, и тем более непонятным и страшным было отступление.
Придорожные березы, безвольно опустив под косыми струями дождя голые, черные ветви молча провожали солдат и грустно роняли последние, не ко времени вызолоченные листья — их тут же втаптывали в грязь солдатские сапоги. От листьев поднимался терпкий, холодный запах увядания.
В деревне Березовый Угол отходящие части остановились, чтобы раздать солдатам остатки продуктов — горячего уже не варили несколько суток, — и двинулись дальше.
Шпагин со взводом должен был удерживать деревню до вечера и отойти ночью. Собственно, то, что было под его командой, нельзя было назвать взводом в полном смысле: здесь были собраны солдаты из разных частей, разных родов оружия — пехотинцы, саперы, артиллеристы и даже двое моряков.
Выставив стрелков и пулеметчиков по берегу реки, Шпагин вошел в крайнюю избу. Серый свет, проникавший через маленькие окна, по которым ползли мутные струйки дождя, слабо освещал избу. На лавке женщина кормила грудью ребенка, но ребенок не брал грудь и кричал, захлебываясь молоком. Женщина, не обращая на ребенка внимания, глядела перед собой неподвижным, ничего не видящим взглядом. Ее темные, расчесанные на пробор волосы, падали справа и слева двумя косами. Мальчик лет пяти с увлечением бегал по избе, волоча за собой на нитке шуршащий кусок газеты, за которым гонялся серый котенок.
Шпагин поздоровался, но женщина не ответила ему. Он сел за стол и стал глядеть в окно на дорогу, по которой прошли сейчас последние войска. Там, где безлюдная дорога пропадала в сыром тумане, уже не было наших, там начиналась захваченная врагом земля, оттуда должны были появиться немцы — орда чужестранцев-завоевателей, почему-то присвоивших себе право убивать людей, говорящих на другом языке.
Шпагин сидел у окна — дождь, не переставая, однообразно шумел и барабанил по крыше — и думал: «Как далеко ушли от границы! Сейчас идем по коренным русским землям; за тысячелетнюю историю им не раз приходилось отбивать нашествия иноземцев... До каких же пор будем отходить? Страшно становится: рядом Москва — до нее меньше трехсот километров — это очень мало по сравнению с тем, сколько прошли немцы! Как тяжело идти назад, отмеривая собственными шагами землю, оставляемую врагу, отдавая деревни, покидая беззащитных детей, женщин, стариков! А как трудно будет все это возвращать, как трудно!.. А возвращать обязательно придется!»
— Что же вы — совсем уходите? — строго спросила женщина, не изменяя позы. — Значит, нас фашистам на поругание оставляете? — проговорила вдруг она сильным гневным голосом, который ожег Шпагина.
— А почему вы не уходите? Вам тоже надо уходить! — растерянно ответил он. — Я могу вас взять в повозку...
— Куда я пойду с такой обузой? Чем я их кормить буду? Тут хоть картошка есть да теплый угол. — Женщина глядела на Шпагина неподвижными, как на иконе, глазами.
На печи кто-то задвигался и закашлял тяжело, надрывно, так, что казалось, выворачиваются внутренности. Когда кашель прекратился, Шпагин услышал на печке старческий, хрипящий голос:
— И куда мы пойдем, сынок родной? Хворая я, в груди тяжесть, я с печи не схожу... Никуда мы не пойдём, Ксюша... Помирать, так уж здесь будем вместе...
Женщина опять заговорила, почти закричала высоким срывающимся голосом:
— Отступаете... Выходит, воевать кишка тонка! Все говорили: мы, мы — не допустим врага на нашу землю! Не допустили... Стоять надо до последнего! Ты ведь командир, ты должен приказать своим солдатам: не отступать — и все! Умри, а не отступи! Эх вы... защитнички!..