— Докладывай, как это случилось! — бросил он Шпагину. — В каком взводе это было? В первом? А кто командир первого взвода?
Все взгляды направились на Хлудова.
— Я был... — запинаясь, ответил Хлудов.
— Почему был? А сейчас? В чем дело, что за чертовщина? — раздраженно обратился Густомесов к Шпагину.
— Этот человек бросил свой взвод во время атаки немцев и бежал с поля боя, — сказал Шпагин.
— Ты убежал с поля боя? — Густомесов с удивлением и брезгливостью разглядывал Хлудова. — Это правда?
— Правда, — тихо сказал Хлудов.
— А почему ты вернулся? На что ты рассчитывал?
— Я не прошу пощады — я хочу кровью искупить свою вину.
— Кровью искупить вину? А есть ли она в тебе, эта кровь? В твоих жилах течет грязная вода!
Густомесов быстро заходил по землянке, выталкивая сквозь зубы:
— Низкий трус... воробьиная душонка... Он, видите ли, жить хочет! А она, — Густомесов показал на Машу, — не хотела жить? А они, — он обвел рукою людей в землянке, — по-твоему, тоже не хотят жить? Да как же ты хотел жить — один, без товарищей, без Родины? Позор, на всю армию позор: в полку Густомесова офицер — о-фи-цер! на глазах у солдат бежал с позиции, которую ему приказано было защищать, в бою бросил свой взвод, пропустил немцев в тыл своим товарищам, бросил раненую девушку, все бросил: и честь, и совесть, все втоптал в грязь!..
Хлудов стоял, опустив голову.
— Что же ты молчишь? — закричал на него Арефьев.
— А что ему говорить — ему сказать нечего. У дезертира нет оправданий, — бросил Густомесов.
Не поднимая головы, Хлудов прошептал еле слышно: Простите, простите все...
Г ЛАВA XIV. НА ПОНИЗОВСКОМ ОЗЕРЕ
Ночь..
Недосягаемо высоко сияет в черном небе ослепительно белый месяц. В морозном воздухе кружится, сверкает снежная пыль, и сквозь ее серебристую кисею все окружающее кажется призрачным.
Взад и вперед ходит по траншее Федя Квашнин. Снег, схваченный легким морозцем, тонко поскрипывает под его валенками, на шапке и на плечах лежат пятна лунного света, лицо его кажется синевато-белым. Пулемет тускло блестит холодным вороненым металлом, на его замке ярко горит маленькая точка. Изредка Квашнин останавливается и прислушивается: он слышит доносящийся со стороны Ржева непрерывный глухой гул мощной артиллерийской канонады, не прекращающейся ни днем ни ночью. Это наши войска взламывают оборону немцев на подступах к Ржеву. Квашнин с радостью примечает, что этот гул с каждым днем становится все слышней — наши войска усиливают натиск.
В траншее сидят несколько солдат. С ними Пылаев и Скиба. От бруствера на них падает глубокая, иссиня-черная тень. Их в темноте не видно, слышен только негромкий, спокойный говор, да приметно, как поднимается вверх легкий, прозрачный парок от их дыхания. Люди, чтобы согреться, сидят, плотно прижавшись друг к другу.
В темноте вспыхивают желтые, разлетающиеся искры — кто-то из кремня высекает огонь, и то тут, то там разгораются красноватые огоньки, среди которых один выделяется своей величиной: это горит трубка Скибы.
— Сейчас, товарищи, началось массовое изгнание врага из нашей страны, — слышится тихий, но отчетливый голос замполита.
— Да-а, — восхищенно отзывается голос Матвеичева, — сто двенадцать дивизий разгромили за три месяца! Вот это удар!
— И заметь, Иван Васильевич, — добавляет Береснёв, — что погнали мы врага, не дожидаясь второго фронта!
Но Матвеичев уже размечтался, его теперь не удержишь:
— А что, ребята, если так дело пойдет, то Гитлер скоро и руки вверх?
— Ну нет, Матвеичев, — поправляет его Скиба, — гитлеровцы без боя не отдадут ни одного метра нашей земли.
— А ты не торопи, не подгоняй время, оно, время-то, и быстрей пойдет! — рассудительно говорит Береснёв Матвеичеву. — Уж на что, кажется, первая зима тяжелой была, а поди, выстояли! Вот уже и вторая зима к концу идет, а силы у нас прибавляется! Все придет своим чередом.
В тихом воздухе еще издали слышен треск мотора У-2, потом он, невидимый, низко пролетает над головами солдат, в сторону немецких позиций. Вслед за тем слышны глухие разрывы: самолет сбрасывает свой бомбовый груз. Немцы начинают бить по нему из крупнокалиберных пулеметов трассирующими пулями.
— «Огородник» полетел!
— Он, говорят, гранаты в землянки прямо сквозь трубы бросает!
В этих словах слышатся и уважение и любовь к маленькому и хрупкому, но бесстрашному самолету.
Вскоре самолет невредимым возвращается обратно, но уже стороной, и солдаты долго прислушиваются к равномерному треску его мотора, пока он совсем не затихает.