Глеб ГОНЧАРОВ
Под звездой Хабар
Повесть
«...Каждый Еврей должен иметь известную свою наследственную фамилию, которая и должна уже быть сохраняема во всех актах и записях без всякой перемены, с присовокуплением к оному имени, данного по вере или при рождении».
Указ Александра I от 9 декабря 1804 г.
I
В год, когда Император Александр Павлович танцевал котильоны на Венском конгрессе, в конце апреля старая, полуразмытая глинистая дорога неподалеку от Збышова Слонимского уезда была разбужена глухим, доносившимся издалека шумом.
Над землей еще лежало раннее утреннее затишье, когда все живое дремлет, стараясь за короткие ночные часы набраться свежих сил, чтобы с первыми проблесками зари задвигаться, зашевелиться от самого сознания жизни; когда даже небо, напитанное прохладой, спит, и крупные, словно пшеничные зерна, звезды мерно мигают, охраняя покой мира; когда неспешно склонялись к закату семиколесный Ильин Воз, и тесные Волосыни, и повисшие на небесном коромысле Три Короля; когда туман, притаившийся в низинах невиданным белым чудовищем, еще не пал на травы адамантовой росой; когда до рассвета оставалось не более часа.
Старый седой лис выбрался из норы между корнями векового бука, мягко ступил по чахлой траве, чудом росшей на этих глинистых холмах, и жадно втянул глянцевитыми ноздрями утренний воздух.
Чуткие подушечки лап сразу же почувствовали далекое сотрясение почвы. Лис настороженно повернул голову, пытаясь определить причину, но туман глушил все звуки, скрадывал запахи, и зверь в недоумении застыл... Уже больше пятнадцати лет почти никто не пользовался этой дорогой — ни охотники, ни случайные прохожие, ни крестьяне, возившие на скрипучих телегах овес и сукна на зельвенскую ярмарку.
Дряхлая память лиса не помнила ни одного врага из тех двуногих, вооруженных ружьями существ, которые когда-то спускали с поводов псовые своры и устраивали шумные, веселые охоты на него самого, его очаровательных, лукавых жен и бестолковых детей. И все-таки что-то заставило его напрячься.
Внезапно до него донесся мягкий топот копыт, словно ноги лошадей были закутаны в шерстяные обмотки, а следом долетел проклятый запах железа и человеческого пота. Сомнений больше не было — лис вспомнил все! Приближались люди. Старик повернулся и сломя голову кинулся прочь, петляя между кустами.
На дороге показался трехконный открытый тарантас, чуть кренившийся и повизгивавший на скользких ухабах. Длинные дышла торчали вверх, как дула кремневых фузей. За тарантасом, ежась и позевывая, тряслась на чепрачных черкесских седлах четверка полицейских драгунов.
Тарантас подпрыгнул на камне, и ездок чувствительно приложился головой к обручу фартука.
— Чтоб тебя, косорукий! — выругался он на кучера. — Гляди осторожней: костей с тобой не соберешь!
— Прошу прощения, Ваше благородие, — отозвался тот, не поворачивая головы, — сумеречно еще: ни шиша не вижу.
— До Збышова далеко?
— Верст шесть осталось, через полчаса доедем.
— Верст шесть. Скажи: все десять, — и пассажир поплотнее закутался в колючую шершавую попону, от которой уютно пахло конским мылом. — Дернул меня черт согласиться с тобой. Выехали бы с рассветом, как люди, да по большаку б и домчали.
— Так по большаку на двадцать верст дальше, а этот путь короткий.
— Не обломался бы! — прикрикнул пассажир. — И зачем мы только среди ночи поперлись?
— Не скажите, Ваше благородие. Это у вас в столице народ почтенный: если Государь Император приказал, то вывернутся наизнанку да исполнят в срок. А здесь — серость подколодная. Пока им в загривок калачей не выпишешь — не пошевелятся. Если увидят, что Ваше благородие, да еще с жандармским конвоем приехали, разбегутся по лесам или в Варшаву на отхожий промысел подадутся. А леса тут густые, богатые, до октября жить можно. Я-то эти места знаю.
Пассажир насупился, отчего его пухлые, сдобные щеки стали еще шире, казалось, они растекаются, как тесто из дежи поверх стоячего форменного воротника, обтянутого черным плюшем.
— Вы подумайте только, — продолжал кучер. Да и не кучер он был вовсе, а такой же чиновник, как и ездок, только чином поменьше, ростом пониже и вертлявый, как головастик в пруду. Ну, еще мундир у него был не чиновника III Департамента Правительствующего Сената, а писаря городского благочиния. — Вы подумайте: десять лет назад государь Император повелел, чтоб евреи себе фамилии выбрали, и до сих пор хоть бы кто подчинился. Так и говорят: «Бог у нас один, он свой народ знает, а русский царь нам не указ». Вы ж понимаете: царь — не указ! Подлый народ, доложу я вам; сколько лет прошло, а они все Польшу назад ждут. Мол, тогда свободы больше было, а податей меньше. Вот уж воистину — христопродавцы! Я-то, конечно, тех времен не помню по малолетству, а вот покойный мой батюшка рассказывал, что и тогда они морду воротили, все Мессию ждали, а короля Станислава ни в грош не ставили. Батюшка мой этого не терпел. Как размахнется арапником — да по харе им, по харе! А они в суд бежали. Ох, и натерпелись мы от этого крапивного семени. А король Станислав великий король был. Шляхту в обиду не давал. Я тоже в честь его назван.