Выбрать главу

— Султан Махмуд? Прочь! Не изменю вере православной!

— Ваше благородие, евреи сейчас придут. Вставать будете?

— Ох, Махмудушка, пакостно мне. Видеть их не могу. Ты уж сам как-нибудь им головы посноси.

Получив от Кувшинникова индульгенцию на все дальнейшие действия, Щур-Пацученя выполз из плебании и изумленно воззрился на пустую пло­щадь. Ну, не совсем пустую. Наполовину. Белорусы явились все. Семьями! Они сидели на обочинах под тенистыми деревьями, на которых облетали цветки и едва начинали завязываться плоды, разложив скатерти с домашними лакомствами, и ожидали начала представления. Иудеев не было! Ни одного, если не считать исполнительного Гурария. Оно и понятно: ему ковылять через все село несподручно было, вот он и пришел с запасом, опираясь на руку дочери.

— Хрисанф! — взвыл Щур-Пацученя.

— Тут мы, барин, — мрачно отозвался вахмистр.

— Где все, пся крев?

— Не могу знать, барин.

— А кто должен знать? Почему не согнал?

— Так приказа не было?

— Все приказов ждешь?! А сам раскинуть умом не можешь? Быстро их всех ко мне! Одна нога здесь, другая там! Чтоб через десять минут здесь сто­яли!

Во взгляде драгунов читалось что-то дикое, калмыцкое, казачье. А, соб­ственно, что там еще должно было читаться, если и были они коренными уральскими казаками, привыкшими с персами сражаться? А выглядел из-за чалмы в их глазах он сейчас истинным персом. Басурманом, которого вожделелось поднять на пики за то, что прогнал их от Ярины и от завтрака.

Хрисанф молча дал знак своим орлам, и, вытащив из-за голенищ нагайки, драгуны плеснули галопом по улицам большого торгового села Збышова.

Пан Станислав уселся на принесенный из плебании стул, придал себе государственное выражение лица и приготовился ждать. Сначала он достал из нагрудного кармана доломана небольшую записную книжечку и сделал вид, что внимательно читает записи, но это быстро надоело ему, и он исподлобья стал наблюдать, как Гурарий разговаривает с дочкой.

Гурарий пытался быть суровым и что-то строго выговаривал своей отро­ковице, но как ни старался, это у него получалось плохо. Не способен был Гурарий по природе своей ни на кого злиться. Поэтому дочка опускала глазки, прыскала смешком и кокетливо поводила плечиками. Гурарий в очередной раз пристращал ее, и дочь внезапно залилась таким веселым, таким весенним переливом, что тот покатился по площади, смывая весь мусор и грязь, точно Неман на ледоломе.

Но удивительней всего, что это был тот самый хрустальный голос, кото­рый вчера вечером пел песню про своенравную невесту.

— Эй, Гурарий, что молчишь, не здороваешься? — не выдержал Щур- Пацученя. — С красавицей бы своей меня познакомил. Хром да уродлив, а такую девку подцепил.

— Куда мне, пан писарь, по девкам швендаться. Это дочка моя. Как здо­ровье пана советника?

— Да что ему сделается, твоему советнику? — отмахнулся Щур-Пацученя. — Лежит, поправляется, о деле печется. Как зовут твою прелестницу?

— Зовут просто: Рахл, в честь праматери нашей.

Рахл! Значит, Рахиль! Сладчайшее из имен земных!

Кто бы мог подумать, что у такого чешуйчатого страхоидола такая краса­вица выродится.

Струилась теплая чистота по лицу, по шее, по светлому стану. Казалось, что все библейские ароматы исходят от нее. Аравниковый дух был подчер­кнут воздушным пахом пихтовых капель, порочной горечью амаликийского мускуса. Натерто было тело Рахили скользким мироболаном, и от впитавше­гося масла вся кожа до кончиков ногтей засияла изнутри небесным блеском. В подмышки брызнуты были две капли дорогого шезбарского ладана, кото­рый скупые торговцы привозили раз в столетие из страны Куш, из города Шезбар — страны, что лежала у истока фараоновой реки. Золотник этого ладана стоил двадцать полновесных сиклей золота.

Щеки и соски грудей нарумянены лемносской землей, красным мелом, отчего покрылись они багрянцем стыдливой покорности, верным спутником женского обмана. И хоть все мужчины на земле знают об этом лукавстве, но каждый раз, когда видят свою горлинку, прильнувшую к ним, блаженное бес­памятство поражает их.

За лемносской землей гонял пан Станислав корабли из Сидонского порта на северо-запад к Эрсифонийским4 горам, в страну греков-язычников; и большие прибыли приносили эти походы. Модницы Иудеи изводили мужей жалобными попреками, пока те не раскошеливались на иноземные притирания.

Там, где благородное лоно Рахили должилось бедрами, где скрыта свя­щенная криница всей жизни на земле, где источник вечного и счастливого владычества женщины над миром, там лишь чуть-чуть капнута была росинка бделия1 — благородного пальмового сока, чтобы любил Щур-Пацученя жену и был неутомимо ласков с ней.