— Ну, ты! — нахмурился седок. — За дорогой следи, а то слишком говорливый стал.
— Ой, простите, ради бога, Пармен Федотович! Я ж ничего. Я за Императора Александра Павловича жизнь отдам.
Тарантас повернул в узкую теснину между двух отлогих холмов и, проехав еще с полверсты, остановился над скатистым откосом, под которым на топком берегу Щары лежало большое торговое село Збышово. Поднимающееся солнце уже слизывало первыми осторожными лучами туман, в котором тонуло село, и из серого ворочающегося дыма понемногу проявлялись бревенчатые хаты, заборы, сизые купы яблонь, разрушенный каменный трактир и дом священника на рыночной площади, а чуть поодаль рвал водянистую кашу тумана остроконечной колокольней католический костел.
— Плебанию видите? — спросил Станислав и, не дожидаясь ответа, сказал: — Вот к ней и поедем.
— Куд-д-да? — вдруг зарычал сенатский чиновник. — Чтобы я да в дом ксендза?.. Давай в православный храм!
— А нет никакого ксендза, — пояснил кучер. — Ксендз с Бонапартием убежал. Теперь здесь отец Екзуперанций служит. Во-о-он, и крест православный на костеле воздвигнут. Так что лучшего дома для вас не найти. Ну-ка, держитесь крепче, а то спуск больно крутой, не ровен час — выскользнете из брички.
II
Всхрапнула злодейски из постромок сытая упряжка и, повинуясь твердой руке Станислава, круто рванулась по откосу в село. Тарантас, подскакивая на рытвинах, пролетел между орешниковыми плетнями, за которыми на огородах возились в земле испуганные бабы, и выкатился на главную улицу села, мощеную тесаным камнем, которая вела к рыночной площади под маршевый клич петухов.
Перед домом священника кучер натянул вожжи. Тройка стала как вкопанная. Кони фыркнули презрительно, замотали лохматыми гривами и, словно мстя кучеру за бизуны, которыми он щедро охаживал их, топнули задними ногами по луже — как раз в тот момент, когда пан Станислав спрыгивал с облучка, чтобы почтительно подать угодническую ладонь сенатскому посланнику.
— Ах ты, пся крев! — выругался Станислав, отряхивая жирную грязь с синих потрепанных чакчиров.
Сенатский чиновник закряхтел и, брезгливо поглядев на Станислава, выбрался из тарантасного чрева, не обращая внимания на подобострастно протянутую руку. Был он уже довольно стар — лет тридцати с лишним — и порядком толст. Но только внимательный взор мог бы определить, что полнота его была вызвана сердечной болезнью. На тестяном отечном лице виднелись малиновые прожилки ломких сосудов; припухлые веки прикрывали глаза ячменными зернами; а юфтевые сапоги были чуть разрезаны сзади по шву, чтобы легче было натягивать их на пастозные икры.
Чиновник, потягиваясь, обошел вокруг тарантаса огляделся на пустую площадь, заметил, что из-за заборов на него с испугом из-под капелюшей посматривают зачуханные крестьяне в бесформенных льняных рубахах и их бабы в конопляных намитках, и, чтобы придать себе важности, перекрестился на церковь. Потом подумал маленько и, повернувшись к дверям священнического дома, сбоку от которых в тенистой беседке был врыт в землю католический поклонный крест с иконкой Андрея Боболи, жадно, влюбленно поцеловал его лик.
В общем-то, ему было все равно, кого страстно целовать. Рассудил он просто: если отец Екзуперанций не стал выкапывать этот крест, то не будет большого греха от того, кому выражать свое христианское почтение — в ад он от этого не попадет. А и попадет — так знакомых на всякий случай не помешает иметь и в аду!
Пан Станислав тем временем стреножил коней и вытащил из тарантаса саквояж господина чиновника. Бросив поводья драгунам, он пригласил своего пассажира пройти к дому. Драгуны тоже спешились и ничтоже сумняшеся привязали и тройку, и своих рысаков к перекладинам креста, словно к коновязи, а сами свалились в глянцевую от росы соковитую траву и закурили длинные изогнутые трубки с грушевыми чубуками.
Пан Станислав постучал в двери медным дверным молоточком в виде медведя. В доме послышались шаги. Забранное частой решеткой переговорное окошечко приоткрылось, и женский голос произнес: