— Что вам надо?
— Открывайте, матушка. Господин чиновник из Правительствующего Сената к отцу Екзуперанцию. Из самого Петербурга.
Невидимая собеседница испуганно охнула, зазвякали замочки, застучали засовы, и дверь распахнулась.
Поджарая матушка склонилась перед ними в поясном поклоне. Чиновник, за которым пан Станислав нес битком набитый саквояж, прошествовал в горницу, где его встречал сам настоятель — седой как лунь, выцветший, с волосами, подстриженными «в скобку» по здешней старинной моде, в скромном подряснике.
— Добро пожаловать, — поклонился он вошедшему. — Чем обязан столь приятному визиту?
— Чиновник Третьего департамента Правительствующего Сената титулярный советник Пармен Федотов Кувшинников. Прибыл в сии места, дабы исполнить Указ Государя Императора о евреях.
Отец Екзуперанций пригласил Кувшинникова сесть в глубокое резное кресло, на спинке которого был вырезан герб ордена иезуитов, сам примостился напротив — на низенькой табуреточке, и вопросительно посмотрел на пана Станислава, который нерешительно мялся у притолоки.
— Позвольте узнать ваше имя, сын мой?
— Старший писарь управы уездного городничего Станислав, сын Иосифа, Щур-Пацученя.
— Щур-Пацученя... Щур-Пацученя... — прижмурился священник, словно пытался вспомнить что-то. — Не будете ли вы родственником Иосифу Щур-Пацучене, что во времена императора Павла возглавлял Ковенскую таможню, был бит плетьми за необузданное лихоимство и сослан в места не столь отдаленные?
Пан Станислав вспыхнул красной девицей и с яростным верноподданничеством отрицательно замотал головой:
— Никак нет, Ваше высокопреподобие! Это не мой отец. К сожалению, наш род очень многочисленный, и немудрено, что какой-то лиходей положил пятно на всю фамилию.
— А-а-а, ну-ну. Да вы присаживайтесь, господин писарь. В ногах правды нет. Вевеюшка, радость моя, собери быстренько на стол. Господа голодные с дороги. Угостим чем Бог послал.
Попадья всплеснула руками и, попросив прощения за собственную недогадливость, унеслась на кухню.
— Если я правильно понял, господин титулярный советник имел в виду Указ о присвоении иудеям родовых фамилий?
— Истинно так, Ваше высокопреподобие, ибо без оных фамилий ни податей собирать невозможно, ни к сословиям определенным их причислить. И вообще — через это один беспорядок в государстве. Не ведает государь, сколько у него верноподданных. Согласитесь, что подобное недопустимо в нашем просвещенном отечестве.
— Ну что ж, благое дело, благое. Сказано в Священном Писании: «Так скажи сынам Израилевым: Господь Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова послал меня к вам. Вот имя Мое навеки, и память про Меня из рода в род». А поскольку Господь создал человека по образу и подобию своему, то и мы свой род помнить должны. Ну, прошу к столу, потрапезничайте.
Кувшинников и Щур-Пацученя перешли вслед за отцом Екзуперанцием в столовую, где матушка Вевея в паре с разбитной, блудоглазой кухаркой уже успела накрыть трапезу. Всего неделю назад отпраздновали христиане Пасху, забыв Великий Пост, как страшное дьявольское наущение, а потому стол — нет, не ломился от сытных яств — а так: чуть-чуть потрескивал под грузом многочисленных блюд.
Ну, как? Как, скажите, описать настоящее праздничное белорусское угощение, которое не из-под палки подается гостю, а по велению души? Какими словами можно воспеть это ароматное благолепие, которое с уважением и преданностью поднесли на стол пастыря своего прихожане, перемазанные землей и навозом? Как воспеть прекрасные дары мурзатых холопов, что узколобо копаются на своих огородах и пашнях и упрямо не желают разогнуться и посмотреть в звездное небо, чтобы подумать о Боге и великом предназначении человека?
Поставила перед Парменом Федотовичем и паном Станиславом матушка Вевея пухлые пызы из творога и тертой картошки, жареные на свином нутряном сале, во чреве которых истекал янтарным жиром мясной фарш, щедро сдобренный луком. Поставила извлеченное из ледяного погреба сало толщиной в ладонь, по которому алой кровью Христа бежали мясные прожилки; сало, нашпигованное чесночком, плачущее холодными слезами, словно Богородица, запотелое каплями колодезной росы. Поставила свиные рубцы с ливером и рассыпчатой гречневой кашей — как надкусишь те рубцы, так и брызнет изо рта гречка россыпью каштановых диамантов. Поставила верещаку с пшеничными блинами в сметанной подливке; да не просто верещаку, а верещаку, которую славные литвинские витязи ели под Грюнвальдом — жареные вантробянки были в той верещаке, и подвяленная медвежья лапа, и копченые ребрышки молодого поросенка. Поставила румяное печисто из свиного окорока — перед тем как осенью повесить этот окорок на крюк в подполе, кухарка натирала его лавровым листом, можжевельником и чабрецом, отчего окорок наливался фиолетовым цветом и становился похожим в лиловой пышности своей на герб славного рода Болоз-Антоневичей.