— Да вот батька в плебанию отправил, иду посмотреть, чтобы этот хлыщ чего-нибудь не вытворил, — ответил Барнук, разминая кулаки, каждый из которых напоминал колодезное ведро. — А чего это он вроде как и неживой?
— Да понимаешь, жениться захотел барин. Вот и попросил меня научить его уму-разуму.
— Научила? Сейчас и я поучу!
— Да где там научила! Совсем дохлый шляхтич нынче пошел, не чета прежним временам. На втором разе свечку погасил и в гроб лег. Я уж его и так, и эдак. Только лежит, хнычет и просит отпустить его подобру-поздорову. Выбила война настоящих мужиков! Э, Барнучок, ты его не пугай, а то он прямо здесь концы отдаст, помоги лучше его до места довести. Гурарий спит еще?
— Спит, наверно, — пожал плечами Барнук и щелкнул крышкой отцовских часов. — Почти час здесь стою и никого не видел.
Он подошел к пану Станиславу, поставил его в положение, максимально приближенное к вертикальному, и угостил пинком железного сапога, так что пан Станислав за одно напутствие преодолел почти треть улицы.
За заборами стояли ранние зеваки и прохаживались по адресу очаковского героя, но увидев бешеные, медвежьи глаза Барнука, сразу замолкали и спешили разбежаться по хатам.
Щур-Пацученя, безголосо подвывая, ввалился в шатер и упал плашмя в угол, раскорячив ноги — не сходились они воедино почему-то. Он провалился в неустойчивый сон, но как назло всем сразу понадобилось его участие.
Сперва Хрисанф с ребятами, гремя казацкими остротами, интересовались, когда можно будет сворачивать палатку и запрягать тарантас. Затем отец Екзуперанций долго и муторно читал над ним из Екклесиаста о вреде внебрачного блуда. Матушка Вевея притащила горшок какой-то чудодейственной мази и уговаривала помазать чресла, «пока люэс не загноился». Чуть позже потянулась сельская общественность, которой до упаду потребовалось узнать, где в Слониме располагается полицейское благочиние, и правда ли, что к Наполеону на помощь с несметной дружиной крымский хан.
Ярина, причитая над его горькой долей, поинтересовалось, будет ли пан Станислав на завтрак кушать яичницу из двух битых яиц. И в довершение всего казарменными шутками отметился Кувшинников.
— Вставай, Станиславе! — гремел он, укладывая в саквояж сверток с пофамильным налогом. — Рога трубят!
Щур-Пацученя насилу поднялся, очинил новое перо и, отклячив зад, стал подсчитывать, сколько же налога заработали они с Парменом Федотовичем. Он кремзал корявые цифры на листе, вырванном из метрической книги, сбивался поминутно, перечеркивал, но в итоге пришел к выводу, что собрали они на круг почти триста двенадцать рублей! Разделим на два. Отнимем накладные расходы. Да за такие деньги в управе пану Станиславу полтора года корячиться надо!
Из членов общины неохваченным остался только Гурарий. Но оказалось, что — не только!..
Несмело покашливая и опираясь на лопату, в шатер вошел тот скособоченный, шепелявый землекоп-переводчик, который говорил со всеми известными акцентами. Он подслеповато поклонился Кувшинникову и сказал:
— Я фамилию хочу получичь ешть.
— Как зовут? Станислав, проверь.
— Йожеф, сын Нетанэля.
Щур-Пацученя пробежался по списку членов общины — и не нашел Йожефа. Просмотрел внимательнее — и опять не нашел. Еще раз с перышком сверил матрикул сверху вниз — не было Йожефа!
— Что-то тебя Менахем-Мендл не зарегистрировал.
— Меня в этом шпишке не будет. Я не ждешний ешть.
— А какой ты ешть? — передразнил его Кувшинников.
— Я подданный Его Императоршкого Величества Франча ешть.
— Императора Австрии Франца? — непроизвольно начал вытягиваться в струнку Пармен Федотович.
— Ну, так ешть!
— Да как же тебя в наши пенаты занесло, любезный? — расплылся в улыбке Кувшинников, чувствуя искренний решпект к представителю просвещенной Европы.
Йожеф, сын Нетанэля, запнулся, подбирая слова, и медленно проговорил:
— Я в обоже княжя Шварценберга возчиком был. Фураж возил ешть. Меня ждесь ошколком в шпину ранило ешть. Княжь Шварценберг отштупачь ш Наполеоном, а я тут ошталшя выждоравливачь.
— Значит, ты француз? Масон? Оккупант?
— Найн франчуж! — рьяно замахал руками Йожеф, словно призрак свободы, равенства и братства. — Найн оккупант! Я авштриец ешть, подданный императора Франча ешть! Наполеон капут! Я в город Браунау родилшя. Меня в обож мобилижовачь, за лошаджьми ухаживачь. Я мирный человек ешть.
— Понятно, понятно, — отмахнулся от него Кувшинников, — тебя заставили.
— Так, так! Заштавили ешть!