— Не видно их? Отстали? — пролепетал он.
— Да вроде не видно, — пробурчал взволнованный Хрисанф.
Щур-Пацученя заулыбался:
— Вот мерзавцы! Все-таки взбунтовались. А помните, Пармен Федотович, я вас предупреждал, что подлый народ, с ними построже надо. Когда мы деньги делить будем по-честному? Пора бы уж.
— Предупреждал, предупреждал, — согласился Кувшинников. — Скажи- ка мне лучше, о какой это девке Хрисанф говорил?
— Да ничего особенного, — заюлил Щур-Пацученя, — мало ли девок в деревнях.
— Ага! Ничего особенного! — благородно и громко возмутился Хрисанф, потому что опасность осталась позади. — Он, ваше благородие, глаз на дочку травника положил, хотел ее своей полюбовницей сделать, а потом в варшавский бордель продать. Травник, наверно, от этого на себя руки и наложил.
Кувшинников оттянул форменный воротник, словно тот душил его, и покрутил одутловатой шеей.
— Это правда?
— Да что вы, Пармен Федотович! Как на духу! Господином городничим клянусь!
— Значит, правда, — покачал головой Кувшинников. — Ну что ж, пан Станислав, вот тебе твои деньги!
И он с силой, которую невозможно было предугадать в таком жирном, дебелом теле, ударом сапога сбросил кучера в реку.
— Что вы, Пар. — пискнул Щур-Пацученя, уходя под воду.
— Хрисанф, на козлы! — скомандовал Кувшинников. — Трогай!
Кавалькада гикнула и, глухо стуча копытами по пыльному проселку, понеслась прочь.
— Пармен Федотович! Ваше благородие! А деньги? — попытался дернуться вслед спасительному тарантасу Щур-Пацученя, но с ужасом обнаружил, что сапоги его почти по колено намертво завязли в густом и клейком речном иле. Он захотел вытащить ноги, но ил уже перетек в голенища и еще крепче замуровал его в этом липком, неотцепном растворе.
Пан Станислав осмотрелся по сторонам, стараясь найти какую-нибудь палку, чтобы опереться на нее и выбраться из речного плена, но ничего подходящего не увидел. Он посмотрел на левый берег и вдруг заметил на песке стайку удодов. Такую немаленькую стайку: клювов на двадцать! Удоды сидели на берегу и с интересом наблюдали за паном Станиславом, приподнимая хвосты.
Из зарослей краснотала огненной стрелой выскочил старый лис, в два прыжка перемахнул через мостик и попытался напасть на удодов. Птицы по-гадючьи зашипели навстречь ему, защищаясь, грозно взъерошили гребни, и лис сбился с аллюра, неуверенно закрутился на месте с полуо скаленной пастью, потом тявкнул неуверенно и отступил. Зыркнул на Щур-Пацученю, который глядел на него с отчаянным подвыванием, и несолоно хлебавши скрылся в подлеске.
Справа раздалось заинтересованное мычание. Щур-Пацученя скосил глаза туда и обомлел: на правом берегу — в каких-нибудь двух саженях от него — стоял кучерявый бык Болеслав и пил воду. Его глаза были уставлены на пана Станислава и стремительно багровели.
Щур-Пацученя обернулся назад, где прачки на мостках стирали белье, чтобы позвать их, как вдруг бабы всполошились, загомонили, подхватили свои тряпки и наперегонки побежали от воды. Щур-Пацученя взвыл от отчаяния и забил руками, непроизвольно привлекая к себе внимание удодов и быка: по реке до него донесся гулкий деревянный стук. Это в усадьбе Подрубы открыли люк.
Перевод с белорусского автора.