Зашли, купили свечки, там были только по 10 рублей и совсем большие. Я всегда вспоминаю, как был лет пять назад на Кипре, и там тоже в православных греческих церквях свечки продают - но все одинакового размера, а кто сколько может, столько и кладет на медное блюдо. Я ничего не говорю, как говорится, кто я такой чтобы рассуждать, но мне кажется, так правильнее… Разве Иисусу важно, у кого денег больше?
А может, я и не прав, что-то я засомневался сейчас, уже не знаю. Так вот, купили свечи, поставили у икон, поклонились. Так вроде положено. А в Новодевичьем иконы старинные, лики темнеют сквозь оклады, жаль, я почти не знаю подробностей, где какая икона, вижу - Божья Матерь, Николай Чудотворец, святой Пантелеймон, святой Георгий, покровитель солдат - и все. Хотя и то немало. Я немного прошелся по храму. Народу сначала было немного, тихо так, свечи около икон рядами горят, я заглянул издали - как это называется - ну, где царские врата, там тоже тихо, и солнце пробивается сквозь окна, как в дом и, несмотря на то, что никого нет, нет ощущения пустоты. Будто кто-то есть. Просто отдыхает, его не видно. Хотел написать “отлучился ненадолго”, нет - “отдыхает” ближе. И один луч, узко так через окно, шел прямо к центру.
А жена с какой-то женщиной разговорилась. Та говорит: служба скоро начнется, не уходите. Какой-то большой церковный человек будет служить, я не разобрала, как зовут, кто-то на “Ю”.
И действительно, вскоре два рослых монаха ковровую дорожку развернули, от входа - почти к алтарю, потом диакон прошел с кадилом, всех вдоль стен расставил и кадилом помахал, потом пришли какие-то видные мужчины лет около сорока с ухоженными бородами и благородными лицами, в сиреневых шапках - епископы, может быть, а, может, просто какие-то средние чины, я не знаю - остановились на дорожке и вполголоса о чем-то беседовать стали, что-то явно мирское, потому что лица были такие, мирские, но очень благородно и вполголоса. А потом, минут через десять, через двери не вошел, а прямо вбежал очень быстрыми шагами седой полный человек в белой шапке с каким-то необыкновенно сильным и живым лицом и очень острыми глазами. Он поздоровался с “епископами”, и они ему по очереди поцеловали руку, очень острым взглядом окинул зал и, мне кажется, увидел его весь, всех нас вместе с древними иконами на стенах, огнем свечей и тем, что мы с собой принесли - этим странным и, наверное, не очень хорошим днем, тающим снегом, уже весенним небом, шумным городом за стенами монастыря, немного замершего в ожидании того, что будет.
Увидел все это, благословил, немного кланяясь, негустую толпу и, что-то, чуть улыбнувшись, сказав служкам, как-то быстро и, как хозяин, пошел по дорожке к царским вратам, и два рослых послушника понесли за ним белую, отороченную по краям зеленым мантию, и сзади потянулись “епископы”, и запел неожиданно хор: “Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..” и вся толпа как-то подтянулась и стала - пока этот остроглазый не скрылся за царскими вратами - в чем-то немножко и народом.
Вот, да, я нашел слово, мы там стояли с ним во главе - народ. Моя жена - актриса, я - литератор и какой-то бизнесмен в дорогом кожаном плаще и с тонким платком на шее, и шкафом-охранником позади, и какие-то пожилые женщины, дядечка с бородкой-эспаньолкой и интеллигентным лицом, седой мужчина, похожий на отставника-офицера, молодая женщина с девочкой лет шести, две бабки и пара влюбленных, совсем молодые, видно, что, может и просто так, из любопытства забрели, и еще, и еще… Мы все были там - знайте, мы были, мы были, мы не безмолвствовали! Мы были… античным хором, наверное. Знаете, у древних греков, говорят, хор имеет свое мнение. Мало того, в античной литературе считается, что хор - даже действующее лицо! А иногда хор может быть чем-то вроде шута или даже давать советы герою…
(Пока мы, наверное, “шут”. Но смотрите, ё-мое, если мы станем “действующим лицом” и начнем давать советы “герою”. Ох, смотрите… Хотя лучше не думать, что мы насоветуем).
А я то ли тогда подумал, то ли сейчас думаю: ну ничего, может ничего, прорвемся еще, может, пронесет.
И на следующий день “прорвались”. Семьдесят процентов!.. Хорошо, пусть не семьдесят, накидали. Но пятьдесят было? Было. Пятьдесят! И Манеж горел, как рейхстаг.
Ну что же, хорошо-хорошо, сейчас не надо об этом. Об этом, может быть, в другой раз. В другой… Тем более, говорят, Манеж просто подожгли, чтобы на этом месте сделать автостоянку. И к тому же уже отреставрировали и снова открыли. А пресса раздула: знак, знак!..
Хорошо, ладно: не буду сейчас об этом.
А потом, знаете что? Даже самые разудалые “оптимисты” сейчас иногда говорят (сам читал в какой-то очень приличной газете): мы же не знаем, какие планы у Господа относительно России.
Вот так. А если уж они не знают, то и мы подавно.
Хотели бы вы ходить в детский сад?
Хотел бы. Даже и не знаю, как писать после ТАКОГО о мелочах. А с другой стороны, почему бы и нет? Тут жену позвали работать в труппу бродячих актеров. Ну, это я шучу про бродячих, просто несколько артистов ездят по школам и детским садам со спектаклями. И неплохо зарабатывают при этом, между прочим. Но школа - это не так интересно, там люди взрослые - девочки, мальчики, кто с кем дружит, кто не дружит, а кто уже и спит, в старших классах-то, а в детских садах просто здорово. Детки, они же непосредственные. Кричат зайчику, его завтруппой играет: это лиса петушка взяла, лиса! Чтобы тому легче искать было. Или в страшный какой-то момент - закрывают глаза ручками. (Вот бы нам так.) А недавно в труппе появилась новая пьеса - что-то по мотивам “Дюймовочки”, как я понимаю. Причем инсценировку написал довольно остроумный человек. Жабу, у которой Дюймовочка проводила зиму (помните?), назвал Жульжабеттой, а ее сына, за которого Дюймовочку хотели выдать замуж (Крота он почему-то вывел за штат) - Жульжабчиком. Ну, и с неплохими репликами. Например, как вам реплика Жульжабчика: “я х-худых мух-х - н-не люблю!” Хоть сейчас для журнала.
Сегодня ездили они в один детский садик. Далеко, метро “Коньково”. Детки, три-четыре годика, смешные, господи. Одна девочка, - говорит жена, - как встала в начале, задрав платьице до пупа, так и простояла весь спектакль. А другая минут пятнадцать смотрела не отрываясь на сцену, потом обернулась и, ни к кому в особенности не обращаясь, провозгласила, показывая на сцену: это мышь! И снова продолжила смотреть спектакль. То есть это она что-то идентифицировала все это время, да? А потом Дюймовочка - ее тоже играет их завтруппой, кстати, женщина лет сорока (очень смешно, но она никогда не играет отрицательные роли), выходит на сцену и говорит: ну а где же Ласточка? Где она? А другой актер в это время машет бумажными крыльями на палке из-за ширмы, имитируя ласточку… И тогда детки начинают хором наперебой кричать: вон она, вон она! Улетела! Улетела! В теплые края! (А если вы помните первоисточник, Ласточка в финале правда улетает в теплые края, Дюймовочка выходит замуж за принца, и все кончается очень хорошо.)
- Вообще с ними очень забавно, - говорит жена. - Приезжаем с утра (вставать приходится очень рано, детки ведь рано встают), мы с Зайцем переодеваемся, а наш мужчина (Жульжабчик, Принц и Крылья Ласточки по совместительству) расставляет ширмы-декорации, вешает цветную занавеску, изображающую лес, поляну и грибы, а воспитательницы тем временем расставляют в зале такие маленькие-маленькие стульчики. Потом мы гладим свои костюмы дорожным утюгом на каком-нибудь столе или подоконнике, а мужчина-Жульжаб тем временем рассказывает нам всякую хрень, которую он прочитал в газете “Жизнь”. Я злюсь на него, а Дюймовочка смеется и уговаривает нас не обращать внимания, но обстановка постепенно накаляется… Но потом я поняла, что он, пересказывая всякую пургу, просто энергетически подзаряжается перед спектаклем. И не он один.